Девочка с самокатом - [59]

Сейчас ей не нужны столкновения. Сейчас запутанные коридоры гостиницы – лабиринт, в котором она убегает от Минотавра – собственных мыслей о будущем, – и здесь нет места никому, кроме неё самой. У Эмбер нет клубка, нет путеводной нити, которая подсказала бы, куда идти и как потом возвращаться, но она успокаивает себя: как-нибудь справится.

Самокат она с собой не берёт.

Уже поздно. Стены лабиринта дышат сном, и Эмбер крадётся по коридору тихо, как может, но больная нога подводит её у двери в комнату Дженни. Неловко запнувшись, она теряет равновесие и почти падает, но вовремя успевает схватиться за дверную ручку и выпрямиться.

– Не надо так ломиться, – раздаётся из комнаты неприлично бодрым для двух часов ночи голосом, – а то ведь я могу и открыть.

Это слишком забавно, и у Эмбер не получается не усмехнуться. Наваждение начинает рассеиваться, и Минотавр чуть отступает, а внутри неожиданно мелькает глупая мысль о том, что, может быть, Дженни – её вариант Ариадны. Может быть, Дженни даст ей путеводную нить.

Дженни появляется на пороге, и, судя по виду, она ещё даже не собиралась ложиться: всё тот же яркий макияж, всё та же одежда, в которой Эмбер видела её несколько – сейчас кажется, что долгих – часов назад.

В отличие от Дженни, Эмбер успела переодеться. Она вся в чёрном – незаметном, немарком, невидимом – футболка, штаны и лёгкая шапочка, купленные сегодня на экскурсии по Столице. И Дженни, конечно, всё это замечает.

Она втаскивает Эмбер в комнату (почти так же, как когда-то сама заходила к ней, только совсем не так, и Эмбер даже не может сказать, откуда у неё вообще в голове такие ассоциации).

– Куда собралась?

Эмбер пожимает плечами.

– Прогуляться. – Она не говорит больше ничего.

Не рассказывает ни о Лилит, ни о собственных словах, которые стали поводом для такого финала, не спрашивает о том, как теперь близнецам по отдельности. Не пытается вслух подсчитать, сколько времени провела, измеряя шагами пространство от одной стены до другой. Не упоминает о том, как душно бывает по ночам (вот сегодняшней ночью особенно) в её собственной комнате, как иногда не помогает долго сидеть перед зеркалом, потому что кажется, будто отражение в нём – это уже не ты, совершенно точно кто-то другой, а не ты, как отчаянно хочется взяться за руль – и не скутера, а по-прежнему самоката, поставить ногу на деку – и поехать, просто поехать, не от зомби и даже не от себя, а куда-то, к кому-то, к чему-то. На свежий воздух – прочь из этого лабиринта. И о том, как невозможно это сделать, потому что на часах два часа ночи, а колёса самоката слишком громко стучат по асфальту и ей не хочется никого разбудить.

Иногда ей кажется, будто все её беды высосаны из пальца.

Она, наверное, родилась не в то время, чтобы так себя ощущать. В этом времени слишком много насущных проблем.

С другой стороны, как будто когда-то их не хватало.

Она ждёт, что Дженни попытается её отговорить или просто покрутит пальцем у виска, но Дженни на то и Дженни, чтобы повести себя непредсказуемо.

– Выходить из гостиницы в тёмное время суток не запрещено, – говорит Дженни, цитируя Кристофера.

– И достаточно безопасно. – Эмбер не отстаёт.

– Но лучше от этого воздержаться. Если с вами что-то случится…

– Это будет ваша вина.

Эмбер переступает с ноги на ногу, не зная, как показать, что ей наплевать на вину.

Дженни качает головой.

– Неправильный ответ, – заявляет она и, отвернувшись, принимается рыться в шкафу, а потом с чем-то большим и чёрным в руках снова возвращается к Эмбер. – Если с тобой что-то случится, нам всем будет тебя не хватать. Вот, возьми.

Она протягивает Эмбер тёплую толстовку – на молнии, с капюшоном, с вместительными карманами и чуть истрепавшимися резинками на манжетах.

– Ночью холодно, а ты об этом почему-то забыла, – говорит Дженни, глядя на то, как Эмбер надевает её и застёгивается. – Будет обидно, если ты не встретишь ни зомби, ни журналистов, ни мародёров, ни Роджера, а банально умрёшь от переохлаждения.

– Спасибо за пожелание, – бормочет Эмбер себе под нос. Улыбка, которую невозможно сдержать, расплывается у неё на губах. – Я верну её тебе уже утром.

Дженни серьёзно смотрит ей в глаза.

– Главное, возвращайся сама. – На последнем слове её голос срывается, и Эмбер не выдерживает.

– Хочешь со мной?

Она почти готова шагнуть вперёд, и обнять Дженни, и прижать её к себе, и прошептать в ломкие светлые волосы что-то о том, что всё будет нормально, и расспросить, «как вы теперь будете с Джонни», и посочувствовать, и пожалеть… Она почти готова – и почти это делает, но Дженни качает головой.

– Нет, пожалуй, я пас. Не то чтобы я не любила ночные прогулки, но, знаешь, иногда каждому из нас хочется немного побыть в одиночестве. Извини. – Она разводит руками и улыбается, даже не пытаясь скрыть, что улыбка получается грустной.

И Эмбер не знает, что на это ответить и как среагировать. Тогда, в коридоре с озлобленным Роджером и блестевшей на полу пуговицей, всё было проще, обнять и поддержать казалось естественным, но уже на следующее утро Дженни не хотела выказывать слабость.

Дженни, как и Эмбер, не умеет принимать чужую жалость.