Девочка с самокатом - [29]

Секунду спустя открываются третьи ворота, и вылетающей из узкого финишного коридорчика Нине с трудом удаётся остановить свой велосипед до того, как он врежется в кого-то из журналистов. Мужчина с длинными волосами одобрительно вскидывает руку вверх – молодец, добралась! Её красное лицо лоснится от пота, но в остальном Нина выглядит целой и невредимой, почти спокойной, как будто вернулась с долгой и тяжёлой, но тем не менее приятной прогулки.

Эмбер ей немного завидует.

Спрыгнув с велосипеда, Нина опускает подножку и замирает, наклонившись и уперев руки в колени. Она пытается отдышаться, и журналисты её не трогают. Пришла третьей, получит свои деньги (можно поспорить, в какой валюте – и всё равно, конечно, не угадать), но во всём остальном не представляет ни малейшего интереса. Эмбер помнит: Нина попала сюда, потому что заключила пари – то ли с друзьями, то ли с родителями, то ли с любовником, и, возможно, вторая сторона сейчас кусает локти где-то там на трибунах, потому что со своим пари Нина справляется на отлично.

Она распрямляется, собираясь подойти к Эмбер и что-то сказать, но не успевает: распахиваются четвёртые ворота.

Им, возможно, лучше было бы остаться закрытыми.

Джулиан выходит из финишного створа, шатаясь. Он зажимает живот, и кровь струится у него между пальцами – тёмная, густая, тягучая. Его лицо больше не выглядит ни лоснящимся, ни холёным, на нём нет ничего, что говорило бы о жажде денег и славы, только одно желание – выжить.

Его губы складываются в улыбку, но эта улыбка не кажется Эмбер осмысленной.

Антонио шагает к нему.

– Джулиан? – мягко говорит он, заводя руку за спину, и со своего ракурса Эмбер видит, как пухлая короткопалая рука ложится на рукоять пистолета, заткнутого за пояс.

Джулиан поднимает голову и несколько секунд смотрит на Антонио пустыми глазами, а потом его начинает трясти. Розовая пена пузырится у него на губах, стекает на подбородок, он отрывает руки от живота и тянет вперёд, и сквозь разорванную футболку яснее ясного видны следы челюстей.

Антонио вынимает пистолет.

– Не смотри, – напряжённо, сквозь зубы шепчет Лилит.

Эмбер смотрит.

Время застывает, как тогда, у лужи крови на сером асфальте, и небо над головой становится серым, и всё вокруг становится серым, а трибуны замолкают, как будто кто-то неожиданно стёр их с лица земли, выключил громкость на старом шипящем магнитофоне – тоже сером, – и Антонио стреляет ровно тогда, когда Джулиан, потеряв власть над себой и оскалившись, беззвучно бросается на него.

Звук выстрела снимает оцепенение, серый цвет уходит, шум трибун возвращается, Антонио убирает пистолет и вытирает кровь с лица, журналисты больше не виснут на Вике, Эмбер оборачивается.

– В этот раз… Это не было волнением перед стартом, – хрипло говорит она, глядя Лилит прямо в глаза. – И нежеланием проиграть тоже не было. Мне было страшно. По-настоящему страшно.

Лилит обнимает её.

– Я знаю.

Почему-то это звучит как «прости».

– 8-

На каблуках Лисса одного роста с Виком, но каким-то образом она всё равно умудряется смотреть на него снизу вверх.

С Калани она вела себя по-другому, больше игры и соблазна, но с Виком – сплошное почтение и повиновение, она несмело улыбается и осторожно накручивает на палец рыжую прядь.

– Это был Люк, – говорит она ровно и мелодично. Если бы призывы на завтрак, обед и ужин объявлялись бы по гостиничному радио её голосом, а не голосом Кристофера, то никто бы никуда не ходил, все бы только замирали и слушали.

– Какой ещё Люк? – резко переспрашивает Вик, у него, видимо, проблемы с ушами, он не реагирует на её мелодичный перезвон колокольчиков, отвечает грубо и недовольно.

– Люк, такой лысый, – поясняет Лисса, и Эмбер думает, что на её месте добавила бы про повадки преступника, про бегающий взгляд, про неприятную ухмылку, про лицо, которое выглядит так, будто все мышцы стекли на полсантиметра с положенных мест, но Лисса ничего такого не говорит. Она только заглядывает Вику в глаза.

– И что с ним?

Рот Лиссы превращается в аккуратную «О».

– Его разорвали. Во время второго заезда.

Значит, пятно крови и допотопный мотороллер на её дорожке не были простой декорацией. Пятно крови и допотопный мотороллер были всем, что осталось от Люка – лысого, неприятного, с бегающими глазками и не внушающим доверия отёкшим лицом. Ещё утром – живого.

Эмбер снова начинает тошнить. Хотя, может быть, тошнота никуда и не отступала, просто задумалась на минуточку, отвлеклась, засмотрелась на Лиссу, попыталась понять, для чего вообще нужно притворяться милой и слабой, для чего вообще нужно невинно улыбаться, рассказывая кому-то о том, что кого-то пару часов назад сожрали живые мертвецы – прямо на глазах у всего стадиона.

– Вот жуть, – озвучивает Дженни её мысли совсем рядом, чуть справа.

Они сидят на длинной лавке и ждут, когда закончится четвёртый заезд. Эмбер уютно зажата между Калани и Дженни, следом за Дженни – Джонни, непривычно суровый и хмурый. Близнецы пришли вторыми в своём заезде – тот самый, второй, и им теперь откровенно не по себе. Почти всем в этой комнате откровенно не по себе, потому что… Одно дело в теории знать, что зомби могут кого-нибудь укусить или разорвать на куски, и совсем другое – ощущать это так близко.