Девочка с самокатом - [101]

Вик, кажется, в таком состоянии, что готов уснуть прямо там, где упал.

– Не променял бы, – упорно повторяет он, и на губах у него пузырится багровая пена.

Эмбер отводит глаза. Сгорбившись – здесь и сейчас у неё совершенно нет сил идти дальше, и вообще, не всё ли равно, где сидеть, если рядом нет зомби? Ей просто нужно немного передохнуть – она вытягивает ноги и подтаскивает Вика к себе, устраивая его голову у себя на коленях, а потом принимается распутывать завязки рюкзака. Нужно найти на дне шоколадку, раз уж она обещала, и придумать, как заставить себя встать, особенно теперь, когда до нужной площади осталось всего-ничего. Она уже видит за поворотом вывернутые бетонные плиты и спуск к нужной трубе. Это канализационный коллектор, и, судя по всему, когда-то он выводил отходы канализации за город – к станции либо к месту сброса.

Нужна была здоровая доля иронии, чтобы придумать такой выход из мёртвого города.

Из-под ресниц Вик следит за её пальцами, и неожиданно для себя Эмбер понимает: она тоже не променяла бы. Она предпочла бы, чтобы Калани просто остался в живых, но выбирать, кому жить, а кому умирать – это не к ней, это ей не по силам, она не смогла бы. Не стоит даже думать об этом.

Честно говоря, Эмбер не совсем понимает, в какой момент её пальцы бросают непослушные завязки и зарываются в волосы Вика, но, наверное, оно и неважно. Она просто гладит его по голове, и в этот момент нет ничего и никого, кроме них двоих – против всего мира; и всего мира тоже, кажется, нет… Чтобы убедить себя в этом, Эмбер поднимает глаза и обводит улицу взглядом. Она замечает три камеры, но старается не думать о них, и разбитую витрину магазина одежды (тёмный провал выглядит жутко), и разорванный рекламный плакат на ближайшем столбе.

Безумие, но ей кажется, будто его повесили совсем недавно. Иначе глянцевая бумага давно истлела бы или выцвела под палящими лучами солнца, отвесными стенами ливней или ледяным дыханием ветра.

«Никогда не сдавайся» – написано на той части плаката, которую у неё получается разглядеть.

Никогда не сдавайся.

Интересно, кому предназначалась эта мотивационная надпись? Интересно, видел ли её вообще хоть кто-нибудь, кроме неё?

Интересно, насколько глупо, глядя на болтающиеся по ветру обрывки этой рекламы, осознать, что действительно не будешь сдаваться?

Да, у этой игры не её правила, но для Эмбер происходящее никогда и не было игрой. Для неё всё было всерьёз, и потому она всегда выкладывалась по максимуму, всегда надеялась на себя, а не на кого-то другого – всегда.

Думая об игре, правилах и надежде на кого-то другого, она не может не вспомнить о Лиссе. Самая глупая, самая обидная, самая нелепая смерть. Будь её волосы собраны в пучок, как у Фредди. Будь у неё на ногах не каблуки, а солдатские ботинки, как у Эмбер и всех остальных. Ставь она на саму себя, надейся она на саму себя, а не на кого-то другого… И, кто знает, может быть, она уже была бы на финише, принимала бы поздравления и красовалась в объективах телекамер.

Она осталась бы живой, если бы не выбрала играть по правилам, с самого начала настроенным против неё. Если бы она не старалась кому-то понравиться, если бы она не пыталась следовать каким-то нелепым, безнадёжно устаревшим представлениям о том, как ей следует себя вести и как выглядеть, если бы она только…

«Зачем? – мысленно стонет Эмбер. – Зачем?» Зачем было строить из себя хрупкую неумеху перед лицом смертельной опасности? Зачем было отправляться на финальную гонку в одежде, мешающей двигаться? Зачем было делать ставку на красоту? Чтобы в очередной раз потешить самолюбие Вика? Чтобы стать для него красивым аксессуаром, от которого он не отказался бы до самых финишных ворот, а потом вырваться вперёд – и хитростью вырвать победу?

Эмбер думает, что на надгробии Лиссы хорошо смотрелась бы надпись «Играла по правилам, но не по тем», и отчаянно старается не думать о том, как они с Виком будут разбираться на финише, если вдруг окажутся первыми. До финиша ещё нужно дойти, и в идеале они придут туда вместе.

Ей не хочется верить, что Вик сможет поступить так, как поступила бы Лисса: вырваться вперёд на последней секунде, ударить из-за спины. Она злится на себя за то, что вообще размышляет об этом, за то, что ещё неделю назад считала Вика способным и не на такое. И даже, кажется, пыталась его ненавидеть.

Кстати, о ненависти…

«Технически, – вспоминает она слова Лиссы, – они ненавидят не тебя».

«Они не могут ненавидеть тебя, потому что не знают тебя».

Может быть, последние годы она видела в Вике только то, что он давал ей увидеть. И не особенно-то хотела смотреть. Он вёл себя как полный подонок, но даже этого полного подонка она ни за что на свете не сумела бы бросить на съедение живым мертвецам. «На самом деле на свете не так уж и много людей, которых действительно стоило бы бросить на съедение живым мертвецам», – думает Эмбер.

Конкретно в этом городе вообще не так уж много людей. И когда Эмбер замечает на другом конце улицы тёмный силуэт, припадающий на обе ноги сразу, но совершенно точно живой, совершенно точно не зомби, всё внутри неё превращается в туго натянутую струну.