Девочка с персиками - [52]

– А как мы будем встречать Миллениум? – спросил Ив, подхватывая правой рукой выпавшую из тарелки макаронину и отправляя ее в рот.

Вилку он держал в левой. – Все сейчас только и говорят, что об этом!

Надо уже что-то решать. Деньги у нас будут после выступления в

Бургтеатре. Только надо придумать, как их использовать.

– Давай поедем в Италию к Анне. Она живет недалеко от Венеции. Мы с ней познакомились в Питере на съемках фильма. Она звала в гости.

– В Венеции зимой холодно. Я бы не стал встречать там Новый Год.

Мы можем заехать в Венецию на пару дней, а затем поехать ко мне на юг Франции в Бандоль. Это под Каннами. В Провансе. Там, даже зимой тепло. Мы будем тусоваться на вилле, пить хорошее вино, есть устриц.

– А твои родители? Они туда не поедут?

– У них другие планы. Они останутся в Мюнхене.

– Отлично. Южную Францию я люблю. Особенно зимой. Там в это время мало туристов.

– Конечно. И все очень дешево.

– А Миллениум можно встречать в Ницце.

– Например. Или в Марселе.

– Мы могли бы взять с собой Гадаски.

– Конечно, там много места. В доме два этаже. Есть даже машина – старенький "Ситроен". Компанией всегда веселей.

– Тогда, может, еще и Юру?

– Без проблем. Возьмем всех, кто захочет.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Прилет Гадаски. Барыгин, Преподобный, Перверт. Web-Free

TV.

Гадаски прилетел утром 19 ноября в пятницу. Мы встречали его в аэропорту. Ив и я. Он привез литровую бутылку водки, купленную в

Лондоне в дьюти-фри шопе. Гадаски явился вовремя. Это был день расплаты и день выступления. Мы сразу же прямиком поехали на такси в

Бургтеатр, где у меня уже был назначен термин в бухгалтерии. Шел редкий снег – первый снег последнего года второго тысячелетия.

Окно главного бухгалтера выходило на ратушную площадь и Ринг, у входа в театр тормозили трамваи, но в это время суток из них здесь никто не выходил. Трамваи, постояв, ехали дальше. Гадаски и француз молча смотрели, как я получаю в бухгалтерии деньги – толстую пачку

1000 шиллинговых купюр. Затем мы пили кофе в кондитерской "Sluka" у ратуши. Было тихо и сонно. Снегопад становился гуще.

– Когда прилетит доктор Солтер? – спросил Тим. – Я рассчитывал встретить его в самолете.

– Вечерним рейсом. Он сегодня должен еще работать.

– А он успеет к началу?

– Успеет. Начало в 22 часа.

– А когда надо появиться нам?

– Часам к шести. У нас запланированы два телевизионных интервью – с каналом австрийского телевиденья ORF 2 и с Интернет-каналом

Web-Free TV.

Мы ели яблочный штрудель и пили венский меланж. У меня зазвонил телефон. Это был художник Барыгин.

– Владимир, – сказал он. – Нам нужна еще одна проходка.

– Анатолий, – сказал я. – Мой список уже составлен и утвержден.

Мне разрешили пригласить всего десять персон. Остальные должны покупать билет сами. Ты и отец Агапит в списке. Больше я никого пригласить не могу.

– Но это очень хороший человек – оперный певец, эстонец, он вырос у меня на глазах. Его мама была нянькой моего пасынка, Лениного сына. Они жили у нас в квартире шесть лет. Его зовут Эверт. Он – тенор, но сейчас переучивается на бас, потому что с тенором трудно устроиться в Венскую оперу, а он хочет там петь.

– Толя, пусть этот Перверт, переучивающийся на бас, сам купит себе билет!

– Но у Эверта мало денег, он должен брать частные уроки, чтобы изменить голос с тенора на бас, он молодой и тоже хочет стать Голым

Поэтом. Может быть, его можно будет пропустить как поэта?

– Ладно, я попробую.

– Спасибо! Отец Агапит передает свое благословение Голой Поэзии, он здесь, рядом со мной, ждет с нетерпением сегодняшней ночи.

– А он придет в рясе?

– Нет, в джинсах.

– Сегодня вечером нам, кроме всего прочего, еще предстоит общение с настоящими первертами – попом в джинсах и тенором, переучивающимся на бас, желающими во чтобы то ни стало поглазеть на Голых Поэтов, причем даром! – констатировал я итог своей беседы с Барыгиным.

– Если певца не пустят, я могу к нему выйти и показать ему свои яйца где-нибудь в подворотне, – хмыкнул Ив.

– Только не забудь прочитать ему еще какой-нибудь стишок, он ведь хочет приобщиться к Голой Поэзии!

– А ты что, еще до сих пор не залечил яйца? – спросил Ива Гадаски.

– Пока нет, но лечу. Каждую неделю хожу на процедуры…

Многозначительно хмыкнув, Гадаски вынул табак и стал забивать трубку.

– А как там твои дела? – ехидно полюбопытствовал у него Ив. – Ты все еще торгуешь пусси-джусом?

– Представь себе, все еще!

– И тебе не надоело?

– Нет.

Пусси-джус был своеобразным ноу-хау Тима Гадаски, по крайней мере, он так утверждал. Идея продавать пусси-джус пришла ему в голову несколько лет назад, когда он еще сожительствовал с журналисткой Жу-Жу, писавшей для "Индепендент". Он собирал в пробирки ее вагинальные выделения и продавал по почте извращенцам.

Давал объявления в порнографических журналах и в Интернете. Ему приходили заказы. Главным образом из английских тюрем. К пробиркам он прикладывал аутентичные фотографии обнаженных девушек, которых у него было предостаточно в результате наших с ним гендерных работ широкого профиля на российском и британском поприщах.

Пусси-джус очень скоро стал пользоваться завидной популярностью, и пизда Жу-Жу, используемая Гадаски в качестве большой дойной коровы, уже не могла давать необходимые надои. Гадаски прибегал к хитростям, он втирал донору во влагалище мед, от чего выделения становились обильней и интенсивней по запаху.