Девочка, которой всегда везло - [16]

Ночью я иду в ванную. Полка над раковиной уставлена дамской косметикой и помадой, я изучаю логотипы фирм: «Сисейдо», «Эсти Лаудер», «Жад», «Ланком», «Лагерфельд», в самом деле, странно, что за женщина их здесь оставила — она забрала сына и сушилку, но забыла косметику. Я подкрасила губы, вернулась в гостиную и собрала мою разбросанную по полу одежду. Выключатель в прихожей я не нашла и посветила себе мобильным телефоном, открыв дисплей. Потом я направила голубоватый свет на фотографии и экскаватор под телефонным столиком — спешить мне было некуда. Бесшумно и ни разу не споткнувшись, я нашла выход из квартиры и спустилась по темной лестнице. С улыбкой на губах шла я по ночному городу, и каждый шаг вливал в меня новую порцию бодрости и удовлетворения.

В приподнятом настроении я вернулась домой и, несмотря на поздний час, принялась разбирать постеры, найдя адрес парикмахерской — этот вестник счастья, я приклеила его на почетное место — на зеркало в прихожей, потом полежала, не включая свет, на кровати в спальне, глядя в темноту широко открытыми глазами. Шторы я не задернула, и комната время от времени освещалась фарами проезжавших автомобилей. Этот пронизывавший пространство свет то появлялся, то снова исчезал, появлялся и исчезал, и нельзя было предсказать, когда в окно ворвется следующий луч. Но он появится, обязательно появится, неизбежно, ибо я поняла, что на свете существуют автомобили, существуют, хотя у меня нет автомобиля, но проклятие, на свете существуют автомобили и фильмы, от которых я сплю, фильмы, на которых я сплю с кем-то, фильмы, которые я под настроение смотрю одна, в кинотеатрах Рима и Франкфурта, а утром пойду плавать, так как существуют плавательные бассейны, плавательные бассейны существуют, и, прежде чем я, одетая, перевозбужденная и освещаемая все чаще и чаще проезжающими автомобилями — между прочим, был уже шестой час утра, — успеваю перейти к морям, озерам и горам, моя инвентаризация заканчивается, ибо я проваливаюсь в глубокий безграничный сон.

Едва проходит час, как звенит будильник. Не проснувшись окончательно, я тащусь в ванную, но мало что меняется, когда я выхожу оттуда, но мне это нисколько не мешает, я просто наслаждаюсь полубессознательным утренним состоянием, превращающим наступивший день в продолжение предыдущего, делая его вдвое длиннее; на работу мне во вторую смену — в редакции я должна появиться в полдень, и это просто чудесно. Я бросаюсь к телефону, он звонит, едва став различимым в утреннем полумраке. С другого конца провода меня приветствует Инес. Она говорит, что Кэрол приглашает нас на ужин, я поражена, но соглашаюсь, да, завтра, это приглашение озадачивает меня, но ладно. Когда телефон звонит снова, я хватаю трубку до того, как успеваю услышать голос Сьюзен, но теперь это не Инес, это Рихард — безмятежный и хорошо выспавшийся, — проникновенным голосом он приглашает меня завтра в гости; нет, сожалею, но завтра ничего не получится. Послезавтра? На этом мы соглашаемся. Так, все дни у меня теперь распланированы, тихо и радостно говорю я себе, идя на работу. Что-то изменилось в моей жизни.

Когда Инес позвонила мне и сообщила, что Кэрол приглашает на ужин, я машинально решила, что нас приглашают домой, но уже в машине Инес избавила меня от заблуждения: нет, Кэрол говорит, что готовит только для врагов. Мы едем в лучший тайский ресторан в городе. Инес ведет машину Кая, ведет медленно и не слишком уверенно, все время справляясь, уютно ли я себя чувствую, не слишком ли в машине жарко, не слишком ли резко она закладывает повороты, и, помимо всего прочего, позволяет мне курить. Я благодарно отказываюсь, и она снова говорит о таиландском заведении, какое оно простое, она рассказывает, я не мешаю ей говорить и погружаюсь в свои мысли. Ни слова о событии в «Орионе», ни единого, ничего этого просто не было.

Внутреннее убранство просто упивалось своим отвратительным видом. Видимо, хозяева заведения решили насытить не только желудки, но и глаза гостей, для чего все стены были плотно увешаны Буддами, масками и обезьяньими божками, именно эти последние критически рассматривали посетителей. Но еще более пристально нас с Инес рассматривали Кэрол и сидевшая рядом с нею женщина — они уже ждали нас за столиком. Привет, говорит Кэрол и окидывает Инес неторопливым долгим взглядом. Потом она кивает в сторону своей спутницы и официально ее представляет. Инес, я рада представить тебе мою подругу, Ребекку, она — киновед. Как это интересно, отвечает Инес, и мы усаживаемся. Чем именно ты занимаешься, спрашиваю я Ребекку, вспомнив, что Кай как-то обмолвился о ее больших талантах, и она вежливо, но с видимой, хотя и подавленной неохотой давая понять, что рассказывает об этом сотый раз, отвечает: я занималась эстетикой фильмов ужасов с семидесятых годов, а теперь делаю собственные фильмы. При этом она проводит рукой по своим коротко остриженным волосам. Я вижу, что и ногти у нее короткие, словно обгрызенные, я вспоминаю о Рихарде и говорю: знаете, это очень интересно, есть один человек, с которым тебе надо обязательно познакомиться, у него огромное собрание фильмов ужасов. Она в ответ нервно округляет глаза: ах, все эти самозваные специалисты, самопальные киноведы, думающие, что становятся всезнающими экспертами только оттого, что ночи напролет просиживают с выпученными глазами у экранов. Я озадачена таким откровенным недружелюбием; у нее голос будущей профессорши, самоуверенный и дымно-эротический, хотя, определенно, все остальное у нее весьма аскетическое. Ее жилистое тело упаковано в джинсы и мужскую спортивную рубашку, вся она — полная противоположность Кэрол, выставившей все свои щедрые прелести через глубокое — на мой взгляд, чрезмерно — декольте шелкового платья. Кэрол кладет свою унизанную серебряными кольцами руку на костлявые пальцы Ребекки, та немедленно отдергивает руку, давайте сделаем заказ, и открывает меню. Кэрол оборачивается к Инес: ну, любовь моя, что будешь заказывать? Она ведет себя на удивление игриво, совсем не так, как во время нашей встречи в баре. Я ошеломленно смотрю на мешанину номеров и рубрик, количество блюд потрясает воображение, одновременно я чувствую какую-то угрозу. Я поднимаю голову и сталкиваюсь с взглядом в упор смотрящих на меня серых глаз Ребекки, это глаза рептилии, старой развратной рептилии, глаза буравят меня, проникая в самые сокровенные мои глубины, где я прячу свои страхи. Я быстро отвожу взгляд, но понимаю, что от нее не ускользнуло ничего, как, впрочем, и то, что Инес не заказывает спиртного. Даже пива, спрашивает Ребекка, а ты, Кэрол? Та отрицательно качает головой, я беру сок манго, так же как Инес. Ребекка недовольно кривит лицо. Я пью чай, говорю я, но когда к нашему столику подходит маленькая тайка, Ребекка, не спрашивая нас, заказывает четыре бокала шампанского; я озабоченно пытаюсь посмотреть в глаза Инес, но она словно чувствует это и отводит взгляд, она тоже чувствует, и уже давно, что Ребекка давно знает, о чем речь, все было заметно уже по тому, как она качает головой, то в знак согласия, то возражая, словно выставляющая оценки учительница, которая находится здесь явно не ради собственного удовольствия. Ресторан забит до отказа, я беспокойно ерзаю на стуле, оглядываюсь, смотрю вправо и влево, вижу шумные семьи и дружеские компании, все раскованно веселятся, с удовольствием едят из тарелок, нигде нет такого недоверия и напряженности, как за нашим столом, за которым четыре женщины лихорадочно принюхиваются друг к другу. Я начинаю всерьез придумывать повод, чтобы покинуть эту милую компанию. Мне всегда удавалось покидать общества, бывшие мне неприятными, я покидала их во всевозможных городах, под правдоподобными и ненатянутыми предлогами, и люди великолепно обходились без меня. Но с каждой следующей минутой промедления шансы уйти таяли, а потом внезапно стало поздно, так как Кэрол провозгласила тост: за всех нас, говорит она, за тебя, Инес, за тебя, кивок в мою сторону, и за тебя, Ребекка. Она целует Ребекку в губы. Я так мечтала увидеть, как мы сидим за одним столом и беседуем, радостно говорит она, ее рыжие волосы блестят, и именно поэтому я вас всех сюда пригласила. Инес задумчиво кивает, стараясь, наверное, не думать, что будет дальше, Ребекка мрачно двигает по столу соусницы, зубочистки, солонки и перечницы. Кажется, я единственная из присутствующих прихожу в ужас от мысли, что мы разыгрываем сцену из мечтаний Кэрол. Я судорожно откашливаюсь. Могу дать тебе немного овощей, говорит Кэрол и действительно что-то сваливает в мою тарелку через край своей, я раздраженно смотрю на этот неожиданный подарок — до сих пор я считала край тарелки естественной границей, каковую не нужно переступать. Кэрол оскорбленно пожимает плечами и начинает перегружать брокколи и грибы в тарелку Ребекки, которая тотчас начинает поедать дары механическими движениями, как робот, в высшей степени эффективно запрограммированный на процесс поглощения пищи. На своей тарелке я засыпаю овощи рисом, на рис кладу курицу, а потом снова принимаюсь менять слои. Знаешь, что посоветовал диетолог Гвинет Пэлтроу? Серые глаза Ребекки не мигая смотрят на меня. Она не улыбается; ее тонкие губы жирно поблескивают. Нет, не имею ни малейшего представления. Диетолог посоветовал ей есть обнаженной перед зеркалом, чтобы наилучшим образом контролировать действие каждого отдельного пищевого продукта на ее организм. Ребекка открывает рот, и я вижу розовый язык и очень здоровые белые зубы, когда она смеется. Я откладываю палочки в сторону. Ребекка празднует победу. Тебе что-то не нравится? — она сверлит меня взглядом. Ей едва удается скрыть свое торжество по поводу моей капитуляции, и я отвечаю: да, в самом деле, мне это не нравится, на что она немедленно отвечает, что лично ей все кажется невероятно вкусным. Я объясняю, что не сказала, что это невкусно, я сказала, что мне это не нравится, а это большая разница. Ребекка, ни к кому в отдельности не обращаясь, говорит: она иезуитка, с ней не соскучишься. Кэрол не скучает, она смотрит во все глаза на Инес. Я перехватываю злобный взгляд Ребекки, она не готова так быстро свыкнуться с мыслью, что эта женщина делит постель с Кэрол и царит в ее снах, нет, пока Кэрол неуклюже пытается заключить мир со всеми, Ребекка начинает всерьез ненавидеть соперницу. Я спрашиваю Ребекку, не страшно ли ей делать фильмы ужасов, хорошо ли спит она ночами… я спрашиваю ее об этом глупым детским тоном, чтобы разозлить и посмотреть, как она будет парировать. Она говорит, что интерес к фильмам ужасов обусловлен тем, что они без затей и непосредственно связаны с вечными проблемами всех людей любой эпохи, они заставляют человека почувствовать хоть что-то в мире, в котором притуплены все чувства. Они пользуются для этого любыми средствами. При этом она смотрит на Инес, которая от неожиданного натиска опускает в тарелку поднесенную было ко рту вилку и в первый раз хватается за бокал шампанского. Вот как, говорит она и делает глоток. Я бы так не смогла, говорю я Ребекке, снова предлагая ей себя на роль соперницы. Я бы не смогла на все это смотреть. Я бы не стала все время наблюдать эти отвратительные вещи и уродовать собственную душу. Ребекка делает вид, что задумывается. Ну, я не думаю, что красота и уродство очень сильно отличаются друг от друга… Главная проблема заключается в том, что каждый считает себя вправе рассуждать о такой популярной вещи, как фильмы. Она заканчивает дискуссию, глотает последний кусок и, сопя, отодвигает от себя пустую тарелку.