Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф - [86]

Впрочем, пировала-то я недолго. Скоро кулек с изюмом лежал брошенный на столике, а сама я стояла на одной из лавочек игровой комнаты, рассматривала цветную картинку, приклеенную довольно высоко на стене. Она была выдержана в красных и синих тонах, главным образом в красных, и изображала роскошную колонную залу. Посередине — большой стол, за которым сидел молодой король с короной на голове, окруженный своими советниками. Позади короля виднелся трон, ветхий, вот-вот развалится, а перед ним через всю залу тянулся ряд плах. На каждой распростерт человек с повязкой на глазах, готовый к казни, а между плахами — аккуратно сложенные мертвые тела и отрубленные головы.

Под картинкой крупными буквами было написано, что на ней изображено видение, незадолго до кончины посетившее короля Карла XI[41] в тронной зале Стокгольма. Ниже куда более мелким шрифтом сообщалось, как однажды ночью король Карл XI увидел яркий свет в окнах тронной залы и как он в сопровождении государственного советника Бьелке и еще нескольких придворных отправился в тронную залу, которую действительно нашел ярко освещенной, и увидел посередине большой стол, молодого короля и его достойных советников, меж тем как трон позади него рушился, а палачи трудились вовсю.

Стоя на лавке, я поднялась на цыпочки, чтобы получше разглядеть написанное. Но большое пятно сырости на стене испортило большую часть оставшегося текста. Я сумела прочитать лишь несколько строчек, сообщавших, что король Карл XI спросил, когда это произойдет, и могучий голос дал ему ответ. Но какой ответ? Вроде бы это предвещало беды, которые грядут в правление одного из его преемников. Это я кое-как прочитала, но о каком по порядку короле идет речь и что, собственно, случится, разобрать не сумела.

Никогда раньше я не слыхала, что Карлу XI было видение, и потому очень удивилась. Долго стояла и усиливалась прочесть скрытое под бурым пятном сырости. Но разобрать что-либо еще оказалось совершенно невозможно.

Одна-одинешенька я стояла в комнате для игр, думала про это ужасное и мрачное видение и, должно быть, от страха сильно сжала тетину руку. Она поспешно обернулась ко мне.

— Что такое, Сельма? — спросила она. — Ты очень устала? Может быть, хочешь пойти домой?

Но уже оттого, что тетя обратилась ко мне, все исчезло — и давние воспоминания, и комната для игр. Раздвоенность, когда одна часть меня находилась в Стокгольме, а другая — в Филипстаде, прекратилась, я чувствовала себя совершенно как обычно.

И заверила тетю, что совсем не устала и конечно же не хочу идти домой, и она этим удовлетворилась.

Как раз в это самое время очередь продвинулась так далеко вперед, что мы очутились под сводами дворца. Там было темновато, все погрузились в торжественное молчание. Никто не напирал, никто не топал ногами, все как бы крались вверх по лестницам. По длинной анфиладе комнат мы прошли к большим закрытым дверям. Временами они открывались, из них вырывался свет, и человек пятнадцать — двадцать входили внутрь. Мы, остальные, молча стояли в ожидании. Наконец мы с тетей очутились совсем близко от дверей и, когда они вновь открылись, вошли внутрь. Как только мы переступили порог, служитель шепнул нам, что останавливаться здесь нельзя, нужно не спеша идти вперед, чтобы не создавать задержек.

Позднее в тот же день

Очутились мы в большой продолговатой зале, где не разрешалось ходить как вздумается, надобно было держаться одной длинной стены. Шли мы очень медленно, полуобернувшись к зале, почти что боком.

Стены были сплошь затянуты черным крепом с вытканными золотыми коронами, но выглядело все не так скорбно и жутко, как у масонов, эту залу ярко освещали высокие канделябры и хрустальные люстры. И множество цветов кругом в больших высоких вазах.

Прямо в центре на высоком черном катафалке стоял обитый бархатом гроб, в котором лежал принц. Лежал одетый в синий мундир, причем так, что видно его было целиком, с головы до ног. Голова непокрыта, и мы, всего несколько недель назад видевшие принца вблизи, прекрасно его узнали. Мне даже показалось, что сейчас он выглядит лучше. Такой тихий, спокойный, царственный.

Подле катафалка стояли важные господа в мундирах, красивее которых я никогда не видела (впрочем, видела я их вообще немного), несли караул у гроба. Не шевелились, даже не смотрели на нас, крадущихся вдоль стены.

Перед гробом — несколько столов, затянутых черным бархатом, а на них разложены принцевы ордена, его герцогская корона, мантия и проч. У каждого стола — почетный караул из господ в мундирах. Все молчаливые, неподвижные — необычайно торжественно.

У выхода из залы я уже шла, чуть ли не пятясь назад, старалась напоследок еще раз охватить все взглядом. Но боюсь, много чего разглядеть не успела.

Когда мы снова стояли в дворцовом дворе, тетя спросила, согласна ли я, что все было очень красиво.

— Конечно, очень красиво, — ответила я. — Но вы знаете, тетя, мне показалось, самому принцу все это не очень нравилось.

— Да, я тоже заметила, — сказала тетя. — Мне бы тоже не понравилось лежать вот так, чтобы весь Стокгольм глазел на меня. Но королевским особам иначе нельзя.