Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф - [102]

В поезде нынче так много народу, купе почти полное, все болтают, поэтому сосредоточиться очень трудно. Рядом со мной сидят девушки, и говорят они только о том, как они счастливы, что едут в Упсалу на праздник весны. Я бы тоже была счастлива, если б не думала, как ужасно, что мой студент застрелился.

Я, конечно, не знаю в точности, но почти невозможно думать иначе. Почему тогда мадемуазель фон К. плакала у полковницы, и почему полковнице взбрело на ум рассказывать историю о четырех студентах, явно не настолько давнюю, как она сказала, и почему дядя Уриэль получил в тот же день письмо касательно студента, который застрелился? Все это определенно взаимосвязано.

Я все время думаю, нет ли какого-нибудь другого объяснения, но поневоле прихожу к мысли, что мой студент мертв. И мне прямо-таки страшно ехать в Упсалу, ведь там я наверное все выясню. Все же хорошо, когда не вполне уверен, что случилась беда.

Утром, когда я садилась в поезд, мне почудилось, будто в толпе мелькнула мадемуазель фон К., но в толчее я не сумела разглядеть, вправду ли это была она. Если она поехала в Упсалу, то это добрый знак, ведь она бы не отправилась на весенний праздник, будь ее жених мертв.

Сейчас я вижу красный замок на высоком холме. И мои попутчики снимают с полок багаж. Наверно, мы уже в Упсале. Надо же, как быстро летит время, когда пишешь дневник!

Дневник Сельмы Лагерлёф

В тот же день в шесть вечера в гостиной докторши Хедберг в Упсале

Утром Даниэль встретил меня на вокзале и отвез к докторше Хедберг, которая приняла меня очень приветливо и сразу же предложила называть ее тетей. Поинтересовалась, помню ли я ее по суннеским временам, и я сказала, что помню, как она приезжала на похороны бабушки и была в платье из черной тафты.

Она очень удивилась, но я-то знаю, что правда помню ее, потому что я тогда провела ладошкой по тафтяной юбке и шелк засвистел, словно птица. И мне это ужасно понравилось.

Вместе с докторшей проживают сын и дочь. Сына зовут Адольф, он студент, а дочь, по имени Кора, по-моему, дает уроки музыки. Оба они взрослые (четырнадцатилетних и в Упсале нет), и оба близоруки. Пенсне у них странным образом прицеплено к коже над переносицей, и я невольно все время смотрю на это место. Такое впечатление, будто они считают, что от этого будут выглядеть надменнее и строже, чем когда пенсне, как обычно, прицеплено к переносице, и я очень их робею.

Столовая у докторши довольно просторная (хотя вполовину меньше столовой дяди Уриэля), посредине стоит обеденный стол, по бокам — небольшие столики и стулья. Все здесь выглядит несколько обшарпанно и бедно, но, вероятно, дело в том, что здесь обедает слишком много студентов. Есть и гостиная, маленькая, но очень изящная. Думаю, студенты разве что заглядывали в эту комнату с порога.

Сперва меня угостили кофе, а потом мы несколько времени вели ученую беседу, как сказала бы мадемуазель В. из Вестероса.

Глупо, конечно, однако ж у докторши я чувствовала себя совершенно несчастной. Ведь дома, в Морбакке, мы слышали столько разговоров об Упсале, причем всегда создавалось впечатление, будто это самое замечательное место на свете, сияющее и прекрасное. Но мне все здесь казалось маленьким и тесным, вдобавок докторша всякий раз, когда говорила о своем житье-бытье в Сунне, вздыхала так тяжело, что у меня вправду щемило сердце. По-моему, ей совсем не по душе держать студентов-пансионеров, и детям ее это тоже не нравится, но они не жалуются, делают вид, будто недосуг им думать о таких пустяках, как студенты.

К счастью, беседа наша продолжалась не очень долго. Даниэль встал и сказал, что пора привести себя в порядок к концерту.

Студенческий концерт выдался на славу. Самое замечательное, что я когда-либо слышала. Ни в Опере, ни в Католической церкви ничего лучше не слыхала.

И по дороге туда все было так празднично.

Раньше, когда сидела в комнатушках у докторши Хедберг, я, как я уже говорила, совершенно не чувствовала, что нахожусь в Упсале, в городе студентов. Но когда мы с Даниэлем поднимались на Каролинабаккен и я видела вокруг множество белых фуражек, а вдобавок и множество других людей, меня охватили совсем иные чувства.

Я заметила нескольких очень красивых девушек, явно приехавших на весенний праздник, их сопровождали студенты, которые определенно были в полном восторге оттого, что у них такие спутницы. Встретились нам и старые господа, по словам Даниэля, это профессора, с виду они казались чудаковатыми и не от мира сего, словно принадлежали к совсем иной породе людей, чем те, кого я видела прежде. Еще там были приятные дородные женщины, с которыми все студенты здоровались, ведь это хозяйки харчевен (так студенты называют места, где они питаются). Один студент подошел к Даниэлю ужасно расстроенный, потому что к нему приехали маменька, четыре сестры и шесть кузин, а он не сумел достать билеты на концерт для всей этой компании. Другой студент шагал вверх по холму об руку с толстой старой женщиной. Даниэль, кивком показав на них, сказал, что толстуха — торговка с Мункбру, круглый год она сидит в своем ларьке, изо дня в день продает яйца да зелень, лишь бы сын мог учиться. Закрывает она торговлю один-единственный раз в году — на весенний праздник в Упсале. Тогда она приезжает сюда, и они с сыном веселятся вовсю.