Девочка из КВД - [6]

Но жила в ней и крепла день ото дня, час от часу, бешенная убежденность, что она должна поквитаться с этим миром, прежде чем навсегда покинет эти вокзальные перроны.

Она ненавидела всех…

Трудно передать словами это страшное чувство, когда в каждом ты видишь врага, подлеца, сволочь, когда каждому ты готов буквально перекусить глотку.

…Первый раз в КВД Нюшка попала через полгода вольной жизни на вокзальных задворках. Чего-чего только не повидала она за эти полгода, кто и как только ее не бил и не насиловал! А тут — облава, да такая капитальная, что даже при всей изворотливости уйти Нюшке не удалось, схватил ее дюжий дяденька в ми-лицейской шинели за запястье и не выпускает. А Нюшка, как и ее немытые, вонючие товарки, визжит, как недорезанный поросенок, изо всех силенок выкрутиться пытается из хватких рук, да куда там, не на того напала…

А через час, при беглом медицинском освидетельствовании, выяснилось, что Нюшка, как почти и все её товарки по несчастью, больна.

Надо сказать, в диспансере Нюшке сразу понравилось, во-первых, двери там стояли нараспашку, и никакой милиции нигде не было видно. При желании слинять отсюда можно было в два счёта в любое время суток. В отделении было чисто, кормили хорошо — Нюшка уж и забыла, когда это ей последний раз приходилось обедать за столом, из чистых тарелок, да еще — с ложками да вилками!

На все расспросы лечащего врача она угрюмо отмалчивалась, ни фамилии, ни имени своего не назвала — отчасти потому, что просто не могла понятно всё это выговорить, отчасти из вредности: домой, к родителям, ей вовсе не хотелось. А тут, как она поняла, сразу сообщают родственникам, где их дочь находится, и забытые папа и мама приезжают за блудницей.

Нюшка же давно убедила себя, что родственников у нее нет, что она — круглая сирота, и, хоть на куски ее режь, другого ответа добиться от нее было невозможно.

Медицинские осмотры Нюшка терпела безропотно. Так же безропотно принимала она и предписанное лечение: ничего не поделаешь, здесь хозяева — врачи.

Были в диспансерной жизни и светлые моменты: можно хоть до посинения смотреть телевизор, читать книжки, слушать беззаботную болтовню соседок по палате, нежась под одеялом.

Глава 3

Однажды Нюшка услышала, как заведующая отделением дала распоряжение палатной врачихе приготовить ее на выписку и переправить завтра в детский приёмник-распределитель. И девочка поняла, что ее передышка в грязной вокзальной жизни закончилась: слава Богу, не раз слышала от вокзальной шпаны, что такое приемник-распределитель. Вечером того же дня в больничных тапочках, в застиранном халатике, прихватив больничное пальто, в котором пациенток возили на консультации в другие больницы, Нюшка выскользнула из больничного подъезда и зашагала по направлению к вокзалу.

Зная, что за жизнь ее снова ожидает, печалилась ли она, сожалела ли о чём-то? Нет, шла спокойно и бездумно, как машина, и если сожалела о чём-то — так это о невозможности снова каждый день смотреть мультики. Это, наверное, звучит очень странно, но не нужно забывать, что к тому времени ей исполнилось тринадцать лет…

Нюшка-Мочалка вернулась на вокзал, и всё покатилось, как прежде, будто набирая обороты, эта жизнь становилась всё страшнее и грязнее…

Как-то раз, поздно ночью, мимо станции проходил эшелон с новобранцами. Будущие солдатики ехали словно в тумане, поголовно пьяные, нарочито-агрессивные, и, когда во время остановки из вагонов посыпались расхристанные, пьяные молодые люди, явно нарывающиеся на скандал, все, кто мог, постарались на время покинуть вокзал.

Нюшка сидела на полу, за самым крайним рядом вокзальных скамеек, у батареи, где было тепло, как на русской печке, и где она уже приготовилась было закемарить. Вот в этом-то укромном уголке бравые новобранцы ее и углядели. Перемигнувшись, они разом подхватили ее под руки, и, не успела девчонка опомниться, как оказалась в душном, провонявшем куревом и блевотиной вагоне, где вовсю веселилась призывная братия.

Разглядев при свете вагонных ламп, какую «кадру» они выудили в вокзальной толчее, кто-то из парней недовольно протянул: «Ну-у, тоже мне, выудили… страхолюдина какая!»

— Заткнись! — скомандовал «эстету» здоровенный парнишка, судя по всему, здешний предводитель. — Тебе не нравится — нам сойдет.

И, довольно загоготав, тут же стал расстегивать молнию на брюках…

Две ночи и день вагонной жизни слились в Нюшкиной памяти в нескончаемый, заполненный болью, ненавистью, издевательствами и насмешками кошмар. Её, раздетую донага, передавали из рук в руки, из купе в купе. И — эти рожи, эти отвратительные усмехающиеся хари, от которых можно было сойти с ума!..

Ночь, день, ночь… Под утро вторых суток девочка потеряла сознание. Очередь жаждущих и любопытных не иссякала, но тут, увидев, как вдруг мертвой белизной покрылось лицо этой маленькой вокзальной потаскушки, закатились под лоб ее глаза, молодые кобели перепугались и даже несколько отрезвели.

— Чо это с ней? — неуверенно спросил один, сползая с безжизненного девчоночьего тела.

— А хрен ее знает! — пожал плечами белобрысый очередник и, на всякий случай, отошел в сторону.