Девочка и сигарета - [6]

Теперь те, кто плохо переносит навязанное начальством соседство, делают вид, что не слышат и не видят детей, или строят им рожи. Главное не попасться воспитателям, на чьем счету уже много жертв. Неусыпно стоя на страже детской безопасности, они кропают доносы в Отдел кадров за малейшее проявление недружелюбия. За полгода десяток работников подверглись принудительному переводу в периферийные отделения муниципалитета. Мэрия заботится прежде всего о защите своей юной паствы.

Вот из такого ада я вырываюсь в конце каждого рабочего дня. Поэтому столь невыносимой для меня и стала безобидная сцена в автобусе. Отравляющая мне весь день мошкара преследует меня на лестнице, на улице, в автобусе, повсюду; от этой заразы не спрячешься, потому что в нашей стране сегодня командуют дети.

*

Я живу недалеко от центра, в тупике Гортензий. От автобусной остановки мне нужно совсем немного пройти по бульвару Черчилля и обогнуть давно закрытый книжный магазин, чтобы очутиться среди цветущих садов и особняков в стиле ар-нуво. Вот и мое скромное жилище — трехэтажный дом их красного кирпича (шестьдесят квадратных метров в основании, спальня на каждом этаже), украшенный шпилями и витражами. Мы с Латифой живем здесь уже три года. Из сада с радостным лаем выскакивает наш спаниель Сарко и начинает прыгать как сумасшедший, толкаясь передними лапами так, что мне трудно сохранять равновесие. Он весь мокрый — наверное, соседские дети облили из шланга.

— Лежать, Сарко!

Наконец мне удается его погладить, и мы входим в дом. В вестибюле витает аппетитный аромат тушащегося в пряных травах кролика. Моя подруга часто проводит весь день за плитой. Она говорит, что лучше ходить на рынок, чем в офис, и я этому очень рад, потому что мы договорились заботиться только об удовольствиях. Такова Латифа: детей она не слишком жалует, хотя иногда ее гложет желание материнства, несмотря на все мои усилия не допускать этих дурных мыслей.

Я познакомился с Латифой на концерте Венского филармонического оркестра. Мы сидели рядом, и музыка Рихарда Штрауса захлестнула нас восторгом и страстью. В антракте мы выпили шампанского и распрощались, а через несколько дней неожиданно встретились на коктейле по случаю вручения Большой кинематографической премии в Торжественном зале Административного центра. Латифа пришла в качестве ведущей рубрики «People» одного женского журнала. Молодая египтянка понравилась мне гораздо больше, чем при первой встрече: я влюбился в ее гибкое тело, свободную походку, искрящиеся глаза, смешливость.

Нас с Латифой объединяет полное отсутствие честолюбия. Мое образование сулило мне блестящую министерскую карьеру. Но я не захотел участвовать в политических интригах и в сорок пять лет остаюсь скромным техническим советником в мэрии. Умная и обаятельная Латифа могла бы добиться успеха в журналистике. Но к своей работе она относилась с насмешливой отстраненностью. Мы решили не гоняться за чинами и богатством. Латифе досталось от матери небольшое наследство, я получал стабильную зарплату, и этих денег вполне хватало для удовлетворения нашей любви к прекрасному. Эпикур утверждал, что удовольствие есть цель жизни, а наибольшее наслаждение приносят солнце и стакан воды. На этом принципе и основали мы с Латифой нашу супружескую жизнь, посвященную тихим радостям — любви, изящным искусствам, кулинарным изыскам, путешествиям, встречам с друзьями (немногочисленными и бездетными), сну и «возделыванию сада».

Пока кролик тушится, моя красавица-жена копается в Интернете. Она собирает там всякие сплетни из мира моды для статьи, которую она, может быть, напишет, если будет время и желание. Латифа поворачивается ко мне с нежной улыбкой. Один взгляд на ее веселое лицо в обрамлении светло-каштановых кудрей — и автобусный кошмар стирается из моей памяти. Латифа не дает мне и рта раскрыть, она всецело занята одной мыслью и спрашивает:

— Где сегодня?

Недавно мы занимались любовью на обеденном столе, потом в саду (под носом у соседей), много раз в постели, но никогда в подвале на баке с соляркой. В этом могло бы быть нечто по-пролетарски жирно-зловонное. Я подталкиваю последовавшего было за нами Сарко к его будке и увлекаю Латифу в подвал.

В тот же вечер, после ужина и партии в шахматы, когда мы пили грушевую настойку и курили, Латифа произнесла то, о чем, похоже, думала весь день:

— Вот если бы у нас был ребенок.

Я поперхнулся. Прокашлявшись, посмотрел на нее так, словно мне предложили провести отпуск в Лас-Вегасе или Сен-Тропе. Латифа наперед знает все, что я могу сказать: «Зачем нам ребенок? Подтирать ему задницу, воспитывать и даже спасибо не услышать? Мы же решили жить только вдвоем!» Опережая мои возражения, она отвечает:

— Мне скоро будет поздно рожать. Не хотелось бы однажды пожалеть об упущенной возможности.

Неужели все женщины терзаются этим странным желанием? Я молча глажу Латифу по руке, надеясь, что наваждение пройдет, как всегда, быстро.

III

Охранник, бритый наголо грузный пакистанец в блейзере и галстуке, открыл двери и тут же попал под обстрел фотовспышек.

— Прошу, господа!

Охранник размашистыми движениями отогнал фотографов, нацеливших жадно клацающие объективы на Дворец правосудия. Они караулили мэтра Патаки. Марен и представить себе не могла, что когда-нибудь заинтересует профессиональных журналистов. Столь легкомысленная мечта не посещала ее даже в отрочестве. С удивлением взирала она на беснующуюся стаю крыс, готовых лезть к добыче друг у друга по головам и сожрать любого, кто помешает им выполнить работу, — прекрасное доказательство вырождения этой профессии. Из-за сокращения расходов, а подчас и полной реструктуризации информационных агентств репортеры, словно оголодавшие хищники, рыскали по городу в поисках сенсаций.