Девочка и мальчик - [39]

Наши дети шевелятся в полотенцах, я узнаю их движения, то, как они внезапно начинают дрыгать ручонками. Я слышу голос сына, он недоволен тем, что его завернули в материю.

Медсестры кладут их Майе на колени. Она расстегнула больничную рубашку, и они лежат у нее на животе. Одна из медсестер достает свечу, лежавшую в ящике стола, и зажигает ее. Не произнося ни слова, медсестры выходят из комнаты.

Наш мальчик жалуется, но Майя заговаривает с ним, и он успокаивается. Он лежит рядом с сестренкой, прижимаясь к коже Майи.

– Взгляни на них, – шепчет Майя, – смотри, какие они красивые.

– И они так выросли, – шепчу я.

Девочка лежит совсем тихо. Она сложила ручки под щекой. Ротик слегка приоткрыт, зевок, попытка вдохнуть.

– Смотри, какие они, – шепчет Майя, – наши красивые, такие красивые малыши.

Я поднимаю руку, чтобы провести пальцем по волосикам девочки. Я шепотом произношу ее имя, имя, которое я так часто шептал ей с того дня, как она родилась. Она поднимает бровки, слушает. Она впервые слышит мой голос, не заглушаемый шумом инкубатора.

– Самые красивые дети, – шепчет Майя.

– Да.

Мальчик держит меня за палец, не выпускает его, прижимает его к себе. Я забираю палец, но он снова хватается за него. Мы с улыбкой наблюдаем, как он не оставляет попыток удержать меня.

– Я их очень люблю, – едва слышно говорит Майя.

Она осторожно прижимает их к себе. С трудом сдерживает рыдания. Девочка вытягивает ножку в сторону.

– Как ты думаешь, им хорошо? – спрашивает Майя спустя какое-то время.

– Да, им хорошо.

– Они ведь не страдают?

– Нет, они не страдают.

Я встаю, чтобы вытереть слезы. За окном приближающийся вечер, за окном мир, за окном все. Я сажусь обратно на диван.

– Хочешь их подержать? – спрашивает Майя.

Я беру мальчика и поворачиваю его лицом к себе. Ощущаю его вес, частое дыхание. Я шепчу. Он морщит лобик, в точности как я морщу свой лоб.

– Как ты думаешь, они чувствуют, что они сейчас с нами? – спрашивает Майя.

– Да.

– Так здорово знать, что они чувствуют наше присутствие.

Мы сидим с детьми, прижимаем их к себе. Кончиками пальцев осторожно гладим их тонкую, очень тонкую кожу, а они дышат. Дышат.

Медленнее.

Медленнее.

Медленнее.

31

Курьер, разносящий цветы, протягивает мне букет. Он очень молоденький, совсем еще мальчик, стоит на лестничной площадке смущенный, чуть ли не робкий. Хочет что-то сказать, но вместо этого просто кивает мне и исчезает из вида, сбегая вниз по лестнице. Я закрываю дверь и прохожу в гостиную. Снаружи сад и соседские дома в легкой дымке утреннего тумана. Хозяева домов уже разъехались по делам.

К оберточной бумаге, в которую упакован букет, булавкой прикреплен конверт. Я вытаскиваю булавку и распечатываю конверт. У отправителя фарерское имя, это наша молоденькая акушерка. Пишет, что, хотя она и чужой для нас человек, она очень тяжело переживает смерть наших близняшек. Она хочет, чтобы мы это знали. Я перечитываю короткую записку несколько раз, не знаю, почему меня так растрогали присланные ею цветы и что меня в них так поразило. Ей, акушерке неонатального отделения, вероятно, и раньше не раз приходилось проходить через подобное, такие случаи – часть ее работы. И все же она присылает цветы. Может быть, поэтому курьер медлил какое-то время на лестничной площадке. Он, наверное, прочел письмо, вот почему не мог скрыть смущение.

Я ищу ножницы, чтобы подрезать стебли. Прошло всего несколько минут с того момента, как я подрезал предыдущий букет, но я совершенно не помню, куда я их сунул. Освобождаю цветы от бумаги, розовые цветы и синие, очень разные, но только этих двух оттенков. Стебли перевязаны, букет прочный и тяжелый. Я глажу согнутой ладонью бутоны, они щекочут кожу. Втягиваю в себя запах, в их аромате есть что-то чистое и простое.

Открываю шкафчики в поисках вазы, но свободных ваз не осталось. Во всех, которые у нас были, уже стоят букеты. Кладу цветы в раковину на кухне и пускаю воду. Там лежат веточки от помидоров. Похожие на больших, изогнувшихся пауков.

Из спальни доносится голос Майи. Она вполголоса с кем-то разговаривает, первым делом мне приходит в голову, что она позвонила маме или, может быть, Юлии. Но до меня долетают слова, которые она говорит, и я понимаю, что она говорит не по телефону. В голосе слышатся тепло и любовь, заставляющие невидимую струну в моей груди тоненько вибрировать. Я напрягаю губы, не даю им задрожать, сжимаю кулаки. Нельзя сдаваться, нельзя проваливаться в эту бездну.

Майя сидит на полу и поднимает на меня глаза, когда я вхожу.

– Разве они не прелестны? – спрашивает она.

Она положила наших малышей в крошечный гроб. Вместе, рядышком, закрыв глазки, лежат они на белом шелке. Я сажусь на пол рядом с Майей. Мы долго смотрим на них. Она их одела. Одежду нам дали вчера, наши матери принесли. Это одежда для кукол. Они несколько часов ходили по магазинам, пытались найти вещи для наших крох. Нигде не было таких маленьких размеров, но потом они нашли подходящие вещи в магазине игрушек. Такие симпатичные. Крохотное платьице для девочки. Она лежит в той же позе, в которой умерла, со сложенными ручками, у нее длинные ресницы. Нашему мальчику достался синий комбинезончик. На них все те же вязаные чепчики, в которых они лежали в инкубаторах.