Девочка - [3]
Итак, справа лысый Саша гонит первачок, слева воет Таня, а из большой комнаты, которую занимает наша семья, как раз выходит моя сердобольная дочь Аля. Она единственная, кто разделяет страдания несчастного петуха. Она берет его к себе и кормит кашей, которая остается от завтрака. Значит, выходит Аля с осоловевшим петухом на руках. За ней следом – я даже не заметила, как она тут оказалась, – наша соседка снизу, актриса детского тетра Наташа, у которой пропала собачка такса. Мы все видели, как убивалась по этой таксе Наташа. Видели и не могли ее утешить. Тогда мой муж подарил ей милую розовую крысу, какую Наташа полюбила со всей нерастраченной нежностью. Вот они стоят – Аля с петухом и Наташа с крысой на плече. Наташа гладит и гладит эту крыску по щетинистой попке, через раз пробегая длинными пальцами по веревочке хвоста. И наконец, как в хорошо прописанной мизансцене, открывается оставшаяся дверь – и в сторону ванной пробегает человек в противогазе. Это молодец Лагутин. Он ненавидит Кубанова за все – самогон, мочу, вонь и первые роли в репертуаре. Лагутин и нам предлагал по дешевке купить противогазы у знакомого военрука. В общем, еще и сейчас, я думаю, не поздно.
Весь этот карнавал не произвел на Тиму никакого впечатления. Проспиртованную кухню она сочла продезинфицированной и только спросила – куда это можно поставить. Имелось в виду то, что втащил за ней мой муж, – коробку синеньких, коробку помидоров, коробку персиков и что-то уже консервированное, что мы съели на седьмое ноября. Паек венчал ящик армянского коньяка. И надо ли говорить, что качество жизни значительной части труппы театра с появлением Тимы выросло в разы.
Более того, по мере того как увеличивался Тимин живот, непостижимым образом росло самосознание этой самой части, что в принципе противоречило ее творческим принципам. Окончательно перешедший на коньяк Кубанов задвинул аппарат, Лагутин перестал курить в комнате, в туалете появился коврик, а Танька вместо вытья круглосуточно зубрила монологи Джульетты. Это ей посоветовала Тима, после того как Кубанов в очередной раз Таньку вздул.
Дело в том, что Танечка вечером вышла за молоком на улицу Тверскую. Оделась она так. Коротенькая песцовая шубка, купленная по случаю у внезапно залетевшей актрисы Ленки Кашкун, черные колготки и сапоги до колен. Срезая обратный путь через подворотню в Леонтьевском, благочестивая молочница попала под плановую облаву на центровых проституток. В подворотне их оказалось четыре. Танька – пятая. Она кричала и трясла пакетом с молоком, но была безжалостно увезена в отделение. Отпустили ее в полночь, а в половине первого она уже прикладывала Сашин половник к посиневшей скуле. «Они ж меня как шлюху какую забрали! С молоком! Саша-а-а!» – рыдала Таня. На что Саша, уже охолонув после первого удара, спокойно сказал: «А ты шлюха и есть».
– Да ты ж актриса, – спокойно сказала Тима опухшей Таньке, занесшей молоток над еще плодоносящим самогонным аппаратом, – талант у тебя я чувствую. Что ты дурью маешься – у тебя театр через дорогу.
И Танькина крыша поехала в другую сторону.
Между тем беременность протекала тревожно. Тиму дважды укладывали в больницу, пока в роддоме на Миусах ее наконец не прокесарили (на всякий случай, досрочно), выложив на грудь вполне жизнеспособного потомка руководящего работника. Моя дочь получила в подарок золотую цепочку – традиционная благодарность кавказской родни первому, кто принесет добрую новость. То есть я набрала родительский номер, а Алька сказала «мальсик».
Мальсик, однако, требовал специального медицинского досмотра какое-то время, и Тима еще на пару месяцев переместилась с ним на первый этаж к Наташе, чья крыса к этому моменту благополучно сдохла, а нежность осталась.
На родине гуляли три дня. Наследника назвали Артуром. Приехал псевдопапаша из аула, сумел, вероятно, порадоваться так, что никто не заметил подвоха. Потом он незаметно растворился, и никто уже больше не жалел о незадавшемся семейном счастье.
Тиму материнство окрылило. Но с какой-то неожиданной стороны. Она вдруг вспомнила про свое высшее образование. Я-то думала, что сейчас самое время утонуть в пеленках и смесях, я уже ждала подробных описаний детских пузырей. И вот это я бы ей как раз простила – кто-кто, а она вытащила счастливый билет, второго такого, скорее всего, не будет. Вместо этого Тима, как будто всю жизнь только к этому и готовилась, выиграла конкурс по модернизации библиотеки местного института, собрала команду, добилась строительства, возглавила, естественно, эту самую библиотеку и вошла в ученый совет. Время серьезных решений совпало со звездным часом ее гардероба. Меняя юбки на брючки, жилеты на кардиганы, Тима выплывала из закрытых фондов в читальные залы, как звезда на небосклон. Составляла какие-то планы, звонила в архивы, готовила выставки. На ученых советах склоняла тщательно уложенную головку вправо и влево – и наконец этот ветерок подействовал на новенького доцента.
Доцент был совершенно не в Тимином вкусе, типичный ботан, который, однако, на первый же день рождения подарил ей горнолыжное обмундирование. Отпуск они провели на Домбае. Тиму с лыжами, а тем более на лыжах я не представляю до сих пор. Но спорить с мужчинами Тима не привыкла. Лыжи так лыжи.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
«В тот день Дина познакомилась с парком, когда он сверху донизу усыпан желтыми липовыми сердечками. Она знала эту аллею в горячем тополином снегу, в дрожащем голубоватом инее. Она шагала с папкой под мышкой, чуть шурша по розоватому гравию аллеи. Ее каштановые волосы, уложенные вихрами, лучились и вспрыгивали на плечах.Дина возвращалась домой, получив свой самый важный в этом году заказ, обещавший безбедную неторопливую жизнь всю осень, всю зиму. Будущее теперь было определенным, очерченным и не таким тревожным: наполненные неторопливой работой дни в маленькой комнате, несколько лет назад переделанной из спальни в домашний офис.
«В перерыве между операциями заведующая акушерским отделением Первого родильного дома Мария Петровна Арсеньева зашла в ординаторскую. Она стояла у стола и просматривала медицинские карты, когда ее мобильный телефон зазвонил.– Здравствуй, Маша! – сказал мужской голос.Мария мгновенно узнала этот голос и не то что вздрогнула – содрогнулась. И как подкошенная, рухнула в кресло. Сердце бешено колотилось. Это был голос с того света. Человек, с которым она сейчас говорила – Георгий Качарава, – погиб двадцать два года назад…».
«Мамаша с коляской неспешно и гордо прошествовала на зеленый сигнал светофора и нарочито замедлилась, пристраивая коляску на поребрик.Вы замечали, как ходят беременные бабы? Как утки, только что не крякают. Полные сознания своей значимости, переваливаются с ноги на ногу. Кучкуются в скверах, а еще хуже – у пешеходных переходов. Пойдут – не пойдут, попробуй, разбери. Те, что с колясками, опасливо вытягивают головы, а эти как на параде – выпятили круглое достояние и пошли гордо, из какого-то своего иного мира снисходительно глядя на другую половину человечества – небеременную, второсортную…».
«Вера не стала звать непрошеную гостью в дом, а повела ее на берег озера. Зная о пристрастии жены к воде, Аркадий выстроил там красивую, хоть и несколько вычурную беседку, но Вера предпочитала сидеть на старой иве, гладить шершавую, нагретую за день солнцем кору и думать, как, наверное, неудобно так вот нависать над озерной гладью.Незаметно опустились тихие июньские сумерки, и темная вода лежала неподвижно, отражая, будто в зеркале, небо и старые дубы с еще не окрепшей листвой на узловатых ветках…».