Девки - [53]

Дядя Василий, упыхавшись, бежал по верхнему порядку, уверенный, что горит сват, и убежденный загодя, что поджог сделали приятели Федора. Шумный говор и торопливые выкрики окутывали деревню.

Из домов, близких к пожару, уже выбрасывали на улицу одежду, посуду, со дворов выгоняли скот. Испуганно голосила баба:

— Палашка, гони скорее телку, баламутка. Пропали мы, сгорит все до нитки.

Ягнята метались но улице, куры кудахтали под ногами у людей, ошалело лаяли собаки, трещал тес — расчетливые хозяева отдирали его с крыш, хотели уберечь от огня.

Канашев дом стоял уже без окон. Его окружали тесным кольцом мужики в подштанниках, бабы и девки — в ночных рубашках, озабоченно глядели, как пылала соломенная поветь канашевского шабра, осыпая огненными галками соседние дворы. Дядя Василий, растолкав толпу, влез на телегу и закричал:

— Чья лошадь должна сегодня в пожарной стоять?! Кто выехать должен с машиной?

Голос терялся в шуме. В толпе раздавалось:

— Тише там, дьяволы!..

— Кто караулит эту ночь, спрашиваю? Ночной караул чей? — надрывался Василий.

— Плюхина ночной караул, — отвечали из толпы, — только он в Мурашкино за самогонкой уехал. Разжился на этом деле, разбух, как пиявка.

— Господний промысел тут, — завизжал со стороны старушечий голос. — Не машину, а матушку Неопалимую принести надо... Басурманы! В бедах к кому прибежище у нас, грешных? Забыли?

— Неопалимую Купину! Неопалимую! — загалдели бабы. — Она заступница усердная, одним разом утушит пожар. Сразу утихомирит.

У изб стояли ведра с водой. Канашев с сыном перетаскивали на середину улицы товары, — кругом них грудились ребятишки, растаскивая лакомства.

Вдруг толпа всполошилась: огонь перекинулся через три двора от места пожара. Сухая поветь сразу обнялась чистым огнем. Мужик, взобравшись на поветь свою, простирал руки к толпе, прося подать воды. Не было лестницы, и воду не подавали. Он взрывал солому двора, топча разрастающееся пламя и корчась от ожогов; подол кумачовой рубахи его тлел, а он взывал умоляюще:

— Православные, войдите в положение!.. Обороните от разорения... Неужто не понимаете? Все мое богатство изба да двор.

Но ни воды, ни машины не было, помочь было нечем. Окружающие сокрушенно роптали на невзгоды.

Трепыхаясь подолами ситцевых сарафанов около мирского колодца, устанавливали бабы Неопалимую Купину. Просвирня Малафеиха объясняла собравшимся чудотворное действие этой иконы, водруженной на колодезном срубе:

— Огонь не посмеет на икону идти и тухнет, потому что специально от напастей этих матушка Неопалимая уготовала чудотворение. Сперва пламя быдто захочет сокрушить ее, а тут и присмиреет и бросится в другую сторону.

Пылали шесть деревянных изб кряду. Улица колыхалась в багряных отсветах, и люди в беспрестанной суете казались безумными.

По улице гнали пару лошадей, везущую пожарную машину. Старуха вскрикнула:

— На искусство рук своих упование имеют! Идолы!

Бабы гуртом запрудили дорогу и остановили лошадей. Вознице сказали строго:

— Скидай машину, непутевый парень!

— Машина привинчена, — ответил парень, — нельзя ее никак скидать, бабы. А во-вторых, торопиться надо на пожар. Без машины нам гибель.

Бабы сбросили парня с телеги, уселись сами и усадили просвирню с Неопалимой купиной в середину, славно пророчицу.

— Как горящие избы кругом объедем, некуда будет огню броситься, — объясняла она. — Во всех сторонах она, матушка, была. Покружится огонь, потанцует и утихнет.

Шествие двинулось в переулок торжественно, молчаливо и медленно. Бабы и девки кольцом окружили лошадей с седоками. Из мужицкой толпы, от пламенеющих домов надрывно кричали, обливая улицу отборней бранью:

— Вернуть машину, тетери поганые!.. Вернуть машину!..

Когда у баб отбили машину и привезли ее, оказался потерянным пожарный рукав. Искать его услали артель ребятишек. Бочки и ведра, полные воды, все еще стояли неиспользованными. В улице — жарынь. Потные, оборванные мужики с грязью на лицах и с пеплом в волосах попеременно лазили на двор нового дома и с конька лили ведрами воду, чтобы предохранить покоробленный тес от возможных вспышек. Сами мужики то к дело окачивались студеной водой. Рубахи и портки их моментально высыхали.

Крышу коробило со свесу, коричневые концы тесин на глазах обугливались. В отдельных местах пробегали по ним синие вспышки огня, тотчас же скрываясь под струями волы. Другой дом был кондовый, под железом. Крашеная крыша, голубая, с вычурными писульками, вся почернела, комкаясь по краям. Обнажились деревянные стропила, дымились, вот-вот готовые вспыхнуть.

— Не отстоять, — говорили в толпе. — Потому что бревна сосновые, в обхват, сухие. Как раз примутся.

Со двора молодежь подымала по лестнице на крышу ведра. Девки в прилипающих к телу сарафанах вытаскивали воду из колодца.

Остов горящего здания, еще не рухнувшего, отливал золотом. Из пазов вылезали огненные змеи, вползали на крышу, теряясь в потоке пламени. Кто посмелее цеплялись баграми за выжженные прорехи дерева, пытаясь сокрушить клетку сруба, но дом был еще тверд, и они, помучаясь, отходили на дорогу.

Наконец дом осел боком, с потолка посыпалась земля, огонь утих. Парни бросились ватагой, уцепились за угол багром и стали тянуть его, ухая, как портовые рабочие.