Девки - [39]

Пока Парунька рассказывала о беде подруги, бабушка Полумарфа вздыхала, перебирала губами слова молитвы, наконец, громче произнесла:

— Ты, господи, строишь ими же веси путями... Давно ли понесла?

— Шестой месяц на исходе.

Бабушка показала на икону и затараторила:

— Она, матушка, стена наша необоримая, она крепкая наша заступница и во всех бедах скорая помощница... Раздевайтесь, голубоньки.

Перед иконой горела свеча.

Бабушка принялась ставить девку на колени по-старинному, видя у ней никонианскую повадку в беседах с богом. Сокрушенно вздыхая, она дала наказ ноги не расставлять: бес мгновенно промеж их проскочит; во время стоянья пояс спускать ниже пупа и уж, разумеется, щепотью не креститься, — это грех из грехов, ибо сам Иуда щепотью брал соль и сим осквернил троеперстие.

— Стыдобушка, — закрывши передником лицо, произнесла Наташка, — не умею я делать, бабушка, землекасательные поклоны.

— Сердцем к молитве гореть, вражеских сетей беречься — вот первеющий закон, голубонька. От малого небреженья во великие грехопадения, не токмо мы грешницы, но и великие подвижники, строгие постники, святые проповедники частенько впадали. Но... — глаза ее вспыхнули гневом, — как ни велик грех заключен был в падении их, от бога не отрекались, на храмы не посягали, как ноне, взгляните, каждая из вас беса тешит, бесстыдными песнями булгачит народ... О, житие наше маловременное, о, слава суетная!

Наташка стояла из коленях, а бабушка Полумарфа твердым бисерным говорком сеяла по избе слова:

— Идущу же ми путем, видех мужа высока ростом и ноги до конца, черна видением, гнусна образом, мала головою, тонконога, несложна, бесколенна, грубо составлена, железнокоготна, черноока, весь звериноподобие имея бяше же женомуж, лицом черн, дебел устами...

И шептала, не оборачивая головы:

— В землю три поклона... Аз же, видев его, убояхся знаменовах себя крестным знамением...

Наташка усердно стукалась лбом об пол, а Парунька, стоя в углу одаль, думала о том, как трудно столько раз нагибаться.

Долго и надоедливо сыпались мудреные слова. Паруньке хотелось выйти — от травных запахов разболелась голова — но бабушка Полумарфа сказала Наташке, складывая книжку:

— Поотдохни малость...

Через десять минут опять началось чтение, потом бабушка кропила Наташку водой, давала целовать книгу, водила под куриный насест и читала там.

А когда покончила с чтением, приказала:

— Подымай сарафан выше... Еще...

Наташка оголила живот. Бабушка Полумарфа пальцем нанесла на нем какие-то значки, что-то зашептала, вдохновенно, сердито три раза на живот плюнула и приказала:

— Плюй и ты на левую сторону.

Наташка повиновалась. В глазах ее стояло ненастье.

Подруга шепотом спросила:

— Ну, что?

— Видно, не все еще...

Из-под кутника вынула бабушка Полумарфа стеклянную банку. В ней в грязной воде плавали грибы и травы.

Словив сверху мух и изругав их, бабушка почерпнула ложку этой жидкости, двуперстно перекрестилась.

— Снадобье от сорока недугов... Прими с молитвой. Сей бальзам укрепляет сердце, утоляет запор, полезный против утиснения персей и старого кашля, исцеляет всякую фистулу и вся смрадные нужды, помогает от всех скорбей душевных и вкупе телесных, кто употребит ее заутро и чудное благодействие разумети будет...

От запаха, не в меру тяжкого, спирало у Наташки дыхание, но все ж она силилась проглотить снадобье. Бабушка произносила в это время:

— Боже сильный, милостию вся строяй, посети рабу сию Наталью, исцели от всякого недуга плотского и духовного, отпусти ей греховные соблазна и всяку напасть и всякое нашествие неприязненно.

Она отлила в граненый пузырек часть жидкости и сказала:

— Придешь домой, в полночь с куриного насеста собери помету и сюда положи. Поняла? Принимай по ложке в день с молитвой... Все у тебя водой сойдет...

Наташка перед уходом сунула в руку бабушки узелок с кругами коровьего масла.

Когда вышли к баням. Парунька бросила:

— Не знай, толк будет ли? Смешно больно.

Глава вторая

Парунька усиленно училась грамоте в кружке ликбеза, организованном Семеновой женой и учительницей села. Гулять она ходила теперь редко, и если присоединялась к артели, то все равно избегала оставаться с парнями наедине, от заигрывания с ними воздерживалась, на любезности их отвечала дерзостью. Гулянки, игры девичьи, забавы потеряли для нее свою прелесть.

По околице шатался пьяный Игнатий, умный и добрый мужик, который умел только жаловаться. Кубанка-шапка, которую он привез с юга, сидела у него на затылке лихо, гимнастерка разорвана на плечах. Завидя Паруньку, он ловил ее за руку и оправдывался:

— Зла на меня не имей, Паруня. Мужики у нас лютые — баба у них вместо мебели. Надсмеялись над тобой — я не при чем. Совладать с ними не могу. Сельсовет слаб у нас. Ни комячейки, ни избы-читальни, ничего! Может быть, комсомольцы примутся — приветствую. Но пока — тина. И она меня засасывает. И я пьянствую и пьянствовать буду. Вторую неделю забастовал — ничего не делаю. И сельсовет на замке. Секретарь мне подражает. Эх, время было, как мы били Врангеля на Черноморье...

Только этим он и вдохновлялся, как лазили по горам, преследуя белых, топили их в Черном море, были храбры и веселы...