Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца - [31]

Стражник позволил мне перебраться через стену. Оказавшись в городе, я тут же услышал за спиной быстрые шаги. Через мгновение сильный удар по голове уложил меня носом в землю. Когда я перевернулся на спину, в живот мне уперся дорогой башмак из сыромятной кожи.

— Откуда ты, крепостной?

Моя серая набедренная повязка сказала ему все — мы должны были носить такие, тогда как рабы носили черные, а свободные граждане — белые. Только знати позволялось носить повязки или трусы ярких цветов.

— Я работаю в «Быке и Железе». Я заблудился.

— Складно болтаешь. Тебя никогда не учили говорить «сэр»? В свете уличного фонаря я видел худое лицо, на котором застыло угрюмое выражение, означающее, что человек не обращает внимания на ваши слова, ибо его ум давно уже все решил. Стражник дотронулся до своей дубинки; его башмак по-прежнему делал мне больно.

— Хорошо, давай-ка сюда твое удостоверение.

Все, кто ночью входил в Скоар или выходил из него, должны были иметь удостоверение с печатью Городского Совета, кроме солдат гарнизона в форме, священников и представителей высшей знати с кастовыми татуировками на плечах. Разумеется, свободные и низшая знать — Мистеры вроде Старины Джона и ему подобных — не шлялись по дорогам после наступления темноты, разве лишь большими вооруженными группами, с факелами и погремушками, чтобы отпугивать волков и тигров, но таких групп (они называются караванами) было вполне достаточно, чтобы Городской Совет мог ставить печати в свое удовольствие. Однако весной, после того, как погода устанавливалась и ночи становились звездными, а хищные звери не подходили к людским поселениям, поскольку вокруг было полным-полно еды, парни со своими кралями часто уходили спать за стену. Это называлось «кинуть палку с перепугу». Я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь из них убили или съели, и возможно, подобная обстановка доставляла особое удовольствие девицам — если те, валяясь под парнями, вообще способны хоть что-то ощущать, кроме этой самой «палки». И почти официально считалось, что стражники должны смотреть на подобные игры сквозь пальцы, поскольку, как я уже писал ранее, даже Церковь поощряет размножение, особенно в рабочем классе. По утрам в июне трава прямо за частоколом обычно бывала примята, будто на поле битвы. Впрочем, полем битвы, в некотором роде, эти места и являлись.

— У меня нет удостоверения, сэр. Вы же знаете, как это бывает.

— Не морочь мне голову. Ты же знаешь, что сейчас у всех должно быть удостоверение — ведь идет война

— Война?

Я так привык к толкам о возможной войне с Катскилом, что придал словам стражника не больше значения, чем комариному жужжанию.

— Вчера объявили. Об этом все знают.

— Но я не знаю, сэр. Я заблудился в лесу еще вчера.

— Да, складно болтаешь, — сказал он, и мы пришли к тому, с чего начали.

Если война была объявлена вчера, почему Эмия не сказала мне об этом? А возможно, она и говорила, да я был без памяти…

— Лады, что ты делаешь в своем… как ты назвал это чертово место?

— «Бык и Железов», сэр. Я — дворовый мальчик. Спросите у хозяина, Мистера Джона Робсона. Он — Мистер, да еще и член Городского Совета.

Ничего удивительного, что мои слова его не впечатлили. За Мистера дают полникеля в базарный день. Даже у Эсквайров нет татуировки на плече, а Эсквайр был тем максимум, до которого когда-либо мог дожить старина Джон…

Нога стражника перекатила меня из стороны в сторону, и бок мне прострелило болью.

— Я слыхал, что в Катскиле куча рыжих мерзавцев вроде тебя. Без удостоверения. Перелез через частокол тайком. И несешь какую-то муру о Мистере… Вот еще не хватало, чтобы такой сукин сын учил меня манерам, сопляк, которого ветром сдует. Даже если ты не врешь, тебя стоит взять к ногтю. Отведу-ка я тебя к капитану. Вот там и посмотрим, как тебе поможет твой драгоценный Мистер Как-Его-Там.

Я обозвал его голожопым сыном шлюхи, и теперь, оглядываясь назад, полагаю, что это были как раз те слова, произносить которые ни в коем случае не следовало.

— Ну все, катскилец. Ты наверняка катскильский шпион. Ни один крепостной не станет разговорить с важным членом городского управления в подобном тоне. Встать!

Он тут же сделался непреодолимым препятствием между мной и Эмией, поскольку других препятствий не существовало. И хотя он велел мне встать, его нога все еще прижимала меня к земле. Я схватил ее, дернул, и он полетел кверху задом.

Мою силу обычно недооценивают из-за маленького роста и врожденного бестолкового вида. Бронзовый шлем стражника гулко зазвенел по бревнам изгороди, хрустнула шея, и когда он разлегся на земле, то уже был мертвее некуда.

Когда я потряс его за плечо, голова стражника замоталась, как у тряпичной куклы. Я почувствовал запах смерти — кишки бедняги опорожнились от газов. И ни души поблизости… Я осмотрелся вокруг. Тьма была почти непроницаемой, только в стороне, далеко, тускло горел фонарь. Стук шлема о бревна был не очень громким. Я мог бы перебраться назад через изгородь и удрать навсегда, но я поступил по-другому.

Когда я, глядя на него, опустился на колени, моя вселенная все еще переполнялась одним чувством — голодом по Эмии. Этот голод тянул меня назад. Казалось, между Эмией и покойником была какая-то связь, поскольку, пока я смотрел на тело стражника, мой любовный жезл затвердел, словно мертвец был моим соперником. Черт, я же не разохотившийся олень, которому обязательно нужно обломать рога о другого самца, чтобы подступиться к самке. Не был я и бессердечным. Помню, как думал, что, кроме меня, найдутся и другие люди — жена, дети, друзья, — кого потрясет совершенное мною. Эта смуглая вещь возле моего колена была человеческой рукой, с грязными ногтями, со старым шрамом между большим и указательным пальцем; возможно, еще недавно она играла на мандолине. А теперь была мертва, мертва, как мут, а я был жив и пылал страстью к Эмии. Я ушел, не испытывая никакой ненависти к мертвому стражнику и не слишком сильную — к себе. Я крался по городу, не задумываясь о Божьем Оке, видящем, как учила меня Церковь, каждое наше деяние. Сейчас тогдашнее мое поведение кажется мне любопытным, поскольку в то время я ни в коей мере не был свободным в своих помыслах.