Дэви - [7]

Пройдя городской парк, я перевел дух. Позорный столб, место для порки, и розги уже не маячили передо мной столь неотвратимо, лишь напоминая о том, что могло бы случиться с крепостным, застигнутым за тем, что он положил руку на платье Эмии — не говоря уж о том, чтобы запустить руку под него. Когда я подошел к месту, где собирался перелезть через городскую стену, вся чушь насчет костей испарилась из моей головы. Я на полном серьезе задумался о том, чтобы сбежать.

Если бы меня поймали и вернули назад, меня могли объявить рабом, и государство продало бы беглеца на срок десять лет. Но в то утро я храбро напоминал себе, куда они могут засунуть свой закон. У меня были бекон и хлеб, кремень и огниво и мой амулет — все в котомке, которая по праву была моей собственностью. Мой нож, также честно принадлежащий мне по праву приобретения, висел в ножнах под рубашкой, а все деньги, которые мне удалось скопить за зиму, десять долларов, были завязаны в пояс. Нет, не все — блестящая монетка, подаренная мне Эмией, лежала отдельно, ибо я намеревался ни за что не потратить ее, если в этом не будет крайней необходимости… Дальше, в лесах возле Северной горы, где я в своих прошлогодних одиноких скитаниях нашел пещеру, были спрятаны еще кое-какие вещички — лук из ясеня, сделанный своими руками, стрелы с медными наконечниками, леска, два настоящих стальных рыболовных крючка и еще десять долларов, которые я зарыл в земле. Наконечники и леска были совсем дешевыми; на хорошие крючки пришлось копить пару недель, принимая во внимание то, какой редкой и ценной вещью стала сейчас сталь.

Дождавшись, когда сонный стражник, обходящий стену, исчезнет из виду, я перебрался через частокол и направился к горе. Эмия, чей голос еще звучал в моем сердце, прекратила хныкать над моими костями. Я подумал о ней, настоящей, с мягкими губами, которая несомненно захотела бы, чтобы я вернулся и отслужил весь срок своей крепостной службы, хотя в действительности я отваживался только на то, чтобы вообразить ее рядом на узеньком тюфячке во время довольно грустных игр с самим собой.

Поднимаясь по достаточно крутому склону, уводившему меня от города, я решил, что просто заблужусь на денек-другой, как делал в прошлые разы. Обычно это случалось в мои законные выходные. Правда, не всегда: несколько раз я отваживался заранее пристать к хозяину с просьбой и лестью вырвать у него разрешение. На этот раз я собирался не возвращаться до тех пор, пока не закончится бекон, и придумать несколько воображаемых историй о своих приключениях, которые мог бы рассказать по своем возвращении, чтобы немного смягчить воспитательное воздействие ремня Старины Джона на мой бедный зад — не скажу, чтобы хозяин когда-то причинял мне серьезную боль, ибо для этого ему не хватало ни мускулов, ни жестокости. Это решение несколько успокоило меня. Углубившись в лес, я забрался на высокий клен, чтобы посмотреть на рассвет.

Дороги, ведущие из Скоара, были не видны, скрытые за высокими деревьями. Сам Скоар казался нереальным, иллюзорный город, полускрытый утренней дымкой. Но я знал, что за иллюзорностью кроется прозаичная реальность, представляющая собой толпу из десяти тысяч человеческих существ, готовящихся к еще одному дню, заполненному работой, мошенничеством, бездельничаньем, задиранием друг друга или предпринимаемыми время от времени попытками не делать этого.

Перед тем, как взобраться на клен, я услышал призывное пение первых весенних птиц. Вскоре солнечный диск должен был показаться над горизонтом, и лесные певцы проснулись, их музыка бурлила, переливаясь через вершину мира. Я слышал белошеего воробья, остановившегося на недолгий отдых по пути на север. Дрозд и малиновка — разве могло утро начаться без них? Пролетел кардинал, сверкая блестящим оперением. Из зарослей вырвалась парочка попугаев, запорхавших над деревьями, а потом я слышал курлыканье лесных голубей, и крапивник излил свое маленькое сердечко взрывом радужных трелей…

На камедном дереве поблизости я разглядел парочку белолицых обезьянок, не возражавших против моего присутствия. Самец опустил голову так, чтобы его подруга могла почистить его шею. Когда ей это прискучило, он схватил ее за ляжки и насладился любовью, выразив ее своим излюбленным методом. Затем они уселись рядышком, обняв друг друга, свесив с ветки длинные черные хвосты, и он зевнул в мою сторону: «Ё-о-о-о!» Когда я, наконец, оторвал от них взгляд, на востоке уже вовсю разгоралась заря.

Внезапно я захотел знать, откуда оно приходит, солнце? Как оно загорается утром?

Понимаете, в те дни я не владел даже обрывками достойных знаний. В школе я с трудом одолел две книги: сборник упражнений по правописанию и Книгу молитв. Когда в Скоар приходили Бродяги, я приобрел эротический буклет, потому что в нем были картинки, и чуть было не купил у них сонник, но он стоил целый доллар. Я слышал о Книге Авраама, которую называли единственным источником истинной религии, и был убежден в том, что обычным людям читать ее не разрешается, дабы они не поняли ее неправильно. Книги, говорили священники, это нечто опасное, связанное с Грехом Человека в Былые Времена; они соблазняют людей думать самостоятельно, что само по себе является отказом от любящей заботы Господа. Что касается других типов обучения… Ну что ж, я считал Старину Джона несказанно мудрым, поскольку он был в состоянии подсчитать свою выручку на больших счетах.