Дэви - [28]

— Я попытаюсь, Эмия.

— Я имею в виду, Дэви, что я хочу, чтобы мы были хорошими, как… как достойные люди, хорошие люди, которые преуспевают и которых вовсюда зовут и все такое. Они именно это имеют в виду, когда говорят «бояться Бога и жить в Аврааме» и все такое, то есть, есть правильный путь и есть неправильный путь, я имею в виду, я… Ну, я иногда была не слишком хорошей, Дэви, ты не поймешь.

Она стояла у чердачного люка, опустив на пол фонарь. Потом она задула его и оставила для меня у лестницы.

— А теперь спи, Дэви, сладенький. И ушла.

Я мог бы рвануться за нею, готовый теперь сильнее, чем когда-либо: я чувствовал себя сейчас не больше, чем чертом из табакерки, но и не меньше… Но я лишь подошел к окну и посмотрел, как ее смутная тень плывет через двор, и нырнул назад под одеяла, погрузившись в сон, терзаемый кошмарами…

Я бежал — скорее даже, брел, точно увязая в какой-то липкой массе, и ноги мои были чересчур короткими и тяжелыми — по дому, смутно напоминавшему «Быка и Железо». Там была тысяча комнат, и в каждой находилось какое-то воспоминание: трехногий стул, на котором дети из приюта сидели, когда плохо себя вели; кольцо, которое носила сестра Карнейшн; тряпичная кукла, мой талисман в одном из малиновых башмачков, которые были на Кэрон, когда ее привезли в приют (их мигом отобрали у нее как греховную роскошь). За мной шел черный волк, шел, не спеша — он мог подождать. Его рык напоминал слова:

— Взгляни на меня! Взгляни на меня!

Если бы я взглянул, хотя бы однажды, то стал бы его добычей. Я шел дальше — ни в одной комнате не было окон, ниоткуда не было видно рассвета. Двери не закрывались за мной. Когда я припер одну из них плечом, черный волк встал, пуская слюни у щели, а я сказал через плечо:

— Я дам Кэрон свой катскильский нож, и она сделает тебе что-нибудь трудное и хорошее.

Тогда он заткнулся, но мне все еще надо было отыскать Кэрон, потому что иначе мои слова были бы пустой угрозой, и, возможно, она пошла вперед, с одной босой ногой и моей свечой, стоявшей в одном из ее малиновых тапочек, но я так и не узнал ее судьбы, поскольку споткнулся и полетел вниз, понимая, что черный волк сейчас начнет обнюхивать мою шею, а потом, осознав, что проснулся на своем тюфячке над хлевом, но на миг не был уверен, что нахожусь в одиночестве…

Увы, я был в одиночестве. Я чувствовал запах сухого сена и аромат Эмии — от ее одеяла. В мое окошко светила поздняя луна. Паучий укус чесался и болел, но все самое страшное уже прошло. Я нашел котомку и нащупал золотой горн. Он не был моим.

Я знал, какое дело должен совершить, доброе, честное и трудное. Мой горн должен отправиться назад, к уродливому созданию, которое не умело им пользоваться. Было ли это добрым делом? Не знаю… По крайней мере, оно было трудным и честным. Я никогда бы не смог рассказать о нем Эмии… разве что немного приукрасить историю — может быть, заменив мута на отшельника?.. Когда же это я говорил ей о чем-то большем, чем простейшие ежедневные дела? Ну, в моих грезах… Там, разумеется, она каждый раз отвечала мне совершенно изумительно…

Черт, мне придется бежать осмеянным и оскорбленным, подвергая свою жизнь опасности, потому что Эмия сообщит властям, что я не убил мута. И тогда… посмотрим: паду ли я жертвой полицейских собак? Поразмыслив, я бы сказал — ни в жизнь. Хм-м, может быть, забраться на дерево и говорить с ними оттуда? Нет, ерунда на постном масле…

Но в какой-нибудь далекий день я смогу вновь посетить Скоар, став мужчиной с изборожденным шрамами грустным лицом, мужчиной, не любящим вспоминать героические поступки в далеких войнах в… Нуине? Или Коникуте? А почему бы мне не возглавить экспедицию, которая покончит с пиратами на архипелаге Код? Так что в благодарность дружественная нация сделает меня Правителем этих благословенных островов…

Откуда было мне знать в те дни, что Коды — несколько клочков земли, разбросанных в водах Нуина так, будто кто-то пригоршнями раскидывал влажный песок из ведра?

Эмия, горестно обвинявшая себя все эти годы, наверняка узнает меня, но увы…

Крыса, пробежавшая по брусу, спугнула мои мечты. Я натянул одежду и нащупал в котомке свой амулет. Надо найти шнурок и носить его, как полагается. Можно отрезать кусок лески, когда я доберусь до своей пещеры. Я старался не думать о горне. Мои мокасины полетели в котомку поверх всего, что там уже было, и я привязал к поясу свои ножны.

Нельзя, чтобы кто-то нашел здесь одеяло Эмии и сказал, что мы вместе провели под ним ночь. Я затолкал его поверх мокасин и начал спускаться по лестнице.

«Ухожу по-настоящему», — думал я.

Но нельзя, чтобы Эмии был причинен вред, а это может случиться, если выяснится, что одеяло пропало. Вся собственность «Быка и Железа», казалось, была привязана к Мамаше Робсон какой-то чертовой мистической веревкой. Еду в умеренных количествах еще можно было стащить, но стоило лишь одеялу, подсвечнику или чему-то в этом роде уйти с Авраамом, как Мамаша Робсон становилась уязвленной до глубины души; она не могла успокоиться до тех пор, пока не выяснит причину этой боли, и лучше всего ей удавалось доводить Старину Джона до полного безумия именно во время таких поисков.