Девчонки и мода - [5]
– Пойдем отсюда, – прошу я.
Но Магда явно нацелилась на парня-продавца и готова перемерить здесь все подряд. Надин в восторге от здешних шмоток и тоже не прочь задержаться в магазинчике подольше.
Мне приходится ждать их возле примерочных, и с каждым мгновением я все больше ощущаю себя кроликом, попавшим в клетку к удаву.
– Может быть, тоже хочешь что-нибудь примерить? – спрашивает меня блондинка.
Она произнесла это с такой притворной улыбкой, что мне стал совершенно очевиден ее намек на то, что в их магазине на меня никогда ничего не налезет.
– Эй, Магда, Надин, – шепчу я сквозь шторку примерочной. – Я пошла домой, ладно?
– Ну, Элли, ну не куксись, пожалуйста, – отзывается Магда. – Мы скоро закончим. Можешь спросить у того парня, если ли у них эти джинсы на размер поменьше?
– Сама спроси. Мне правда нужно идти.
– Тебя снова тошнит? – спрашивает Надин.
– Да. И я хочу домой.
– Подожди, мы тебя проводим, – предлагает Надин.
– Не могу я ждать, – говорю я и срываюсь с места.
Им еще долго одеваться, поэтому догнать меня они никак не сумеют. Я стремительно проношусь через весь торговый центр к выходу. Наверху по-прежнему сверкают фотовспышки и очередь стала еще длиннее, а вокруг меня снуют толпы девиц, и все как на подбор гораздо выше меня, гораздо красивее и гораздо-гораздо худее.
К горлу и впрямь подступает тошнота. Свежий воздух облегчения не приносит, а автобус, который везет меня домой, так трясет, что мне приходится сойти на несколько остановок раньше. Я плетусь по улице и, зевая, ловлю ртом воздух. Замечаю свое отражение в автомобильном стекле. Ни дать ни взять зевающая бегемотиха.
Слава богу, дома никого. Отец отправился с Цыпой в бассейн. А Анна уехала в Лондон на встречу со школьной подругой. Я поднимаюсь к себе в комнату и валюсь на кровать. Пружины жалобно скрипят под моей тушей. Я срываю очки и утыкаюсь носом в подушку, собираясь выплакаться всласть. Но слезы, которые я так тщательно сдерживала всю дорогу домой, теперь почему-то не льются. Все, на что я способна, – это несколько жалобных всхлипов, которые звучат так глупо, что я быстро замолкаю.
Переворачиваюсь на спину и ощупываю собственное тело руками. Сплошные бугры да ямы. Я пытаюсь ущипнуть себя за талию, чтобы посмотреть, сколько там жира, но мешает одежда. Тогда я стягиваю свитер, потом слезаю с кровати и снимаю все остальное. Смотрю на свое отражение в зеркале гардероба, но вижу лишь расплывчатое розоватое пятно. Надеваю очки.
Такое впечатление, что я вижу себя впервые. Вижу широкое лицо с пухлыми детскими щеками и двойным подбородком, вижу округлую грудь, едва заметную талию и рыхлый отвисший живот. Вижу обширные дряблые ягодицы, мясистые ляжки, полные руки, тупые округлые локти, заплывшие жиром колени, толстые лодыжки и косолапые раздувшиеся ступни.
При взгляде на себя мне кажется, будто я попала в какой-то научно-фантастический фильм. В мое тело вселилось неизвестное инопланетное существо и раздуло меня до неузнаваемости.
Поверить не могу, что я в самом деле такая толстая. Я всегда считала себя слегка полноватой. Пухленькой. Коренастой. Но никак не толстой.
Я шепчу это слово снова и снова. Перед глазами встает сковорода с прилипшими ошметками застывшего сала, оставшегося после жарки. Мне кажется, будто я вижу пласты жира, налипшие у меня под кожей. Я начинаю неистово щипать себя за бока, словно пытаясь отхватить куски собственной плоти.
Теперь в зеркале отражается не просто толстуха, а чокнутая толстуха. Я быстро отворачиваюсь и натягиваю на себя одежду. Джинсы такие тесные, что молния едва сходится. Свитер до неприличия плотно обтягивает грудь. Я зачесываю вперед волосы, чтобы хоть немного прикрыть по бокам свое лунообразное лицо. В очередной раз смотрю на себя в зеркало, надеясь, что за прошедшие две секунды в моем облике хоть что-то изменилось в лучшую сторону. Но с каждым разом я выгляжу все отвратительнее.
Собственно, мне никогда не нравилось, как я выгляжу. Наверное, когда я была маленькой, все было иначе. Помню, как мама расчесывала мои непослушные кудри, делала из них два веселых хвостика и перевязывала их разноцветными ленточками, в один день алыми, в другой – изумрудно-зелеными. «Ты у меня такая хорошенькая, Элли», – часто приговаривала она, и я действительно ощущала себя хорошенькой. Вполне вероятно, что я действительно была хорошенькой во всех этих джинсовых комбинезончиках, полосатых маечках и ярких туфельках под цвет ленточек в волосах. Я была настоящей симпатяшкой с забавными хвостиками на голове, большими карими глазами и ямочками на щеках.
Но потом мама умерла. И все изменилось. Я тоже изменилась. Я чувствовала себя опустошенной, поэтому заполняла пустоту внутри себя, поедая все подряд: пончики, сладкие булочки, шоколадки и ириски. Чем горше становилось у меня на душе, тем больше я набивала себя сластями. В результате я сильно поправилась, а вдобавок отец заметил, что я стала щуриться, когда читаю, и мне прописали очки, а Анна, моя новая мачеха, стала одевать меня во всякие девчачьи наряды, в которых я выглядела как поросенок в рюшах.
Все это я, конечно, понимала, но в душе продолжала оставаться самой собой. И по-прежнему ощущала себя хорошенькой. В начальной школе меня все любили, считали веселой и остроумной и хотели со мной дружить. Даже когда я перешла в среднюю школу Андерсона, то с легкостью вписалась в новый класс. Я не была самой популярной девчонкой в классе, не была самой умной, не была самой стильной или продвинутой и никогда не училась на «отлично» ни по одному предмету, кроме ИЗО. Но я всегда считалась, что называется, НОРМАЛЬНОЙ. Я не была ни зубрилой, ни стервой, ни малявкой, ни прыщавой, ни толстухой. То есть настоящей толстухой, как бедняжка Элисон Смит из параллельного класса, которая весит килограммов девяносто и ходит по школьным коридорам вразвалочку и так неторопливо, как будто продирается сквозь толщу воды, лениво посматривая на всех маленькими глазками, едва заметными в складках ее раздувшегося лица.
