Девчонки и мальчишки - [32]

Лицо у Владимира Сергеевича сделалось мертвенно-бледным, глаза впали.

Владимир Сергеевич вышел на самый солнцепек. Он пил, обжигаясь, стоградусное кофе. Но температура не падала.

Мы сидели около нашего вождя, опустив руки, и не знали, как помочь человеку. И вообще с чего начинать день? Чем заняться?

— Это у меня частенько бывает, — сказал Владимир Сергеевич. — Проклятье!

— А может быть, достать лошадь и в деревню вас перевезти? — спросил я.

— Не надо. Пройдет. Идите работенку искать.

— А вы как же? — спросил Лешка.

— Я тут один… полежу…

— А вдруг вам плохо будет? — запротестовал я.

— Хуже этого не будет, — ответил Владимир Сергеевич и добавил: — Я сейчас записку Зойке напишу. Она, наверное, уже на пляже. Отнесет ее Лешка. Только там не купаться!

И Владимир Сергеевич написал:

«Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я.»

Когда мы отошли от шалаша, Лешка спросил:

— Ну, что порешим? Его ведь нельзя одного оставлять! И вообще ничего себе положеньице: денег нет, мы голодные… Вот дураки, взвалили на себя какую-то идиотскую клятву, а теперь как медведи лапу сосем!

— А может, нам опять снять запрет с продуктов? Только для Владимира Сергеевича?

— И заодно и для нас… — Лешка заискивающе поглядел мне в глаза. — В виде исключения, а?

— Ну что ты! С Владимиром Сергеевичем каши не сваришь! — сказал я. — В общем пока. Я в колхоз!

— Будешь коров доить?

— Как придется. А ты со мной?

— Нет, я сначала на пляж. К Зойке. А потом в дом отдыха. Я уже решил.

Дом отдыха стоял над рекой, на крутом взгорье. Это было красивое ослепительно белое здание с колоннами, балюстрадами и грибовидными беседками, в которых всегда сидели старушки. В лесу мы часто встречали медленно шествующих мужчин с толстыми и лоснящимися лицами. Обычно они ковырялись во мху своими тростями: искали грибы. А те, кто был помоложе, с утра до вечера играли в теннис или лежали в голубой купальне на плоту, закрыв лицо газетной треуголкой.

По вечерам дом отдыха был освещен яркими фонарями и казался волшебным дворцом, парящим над землей. Когда ветер дул в нашу сторону, до шалаша с танцевальной площадки долетали звуки аргентинского танго «Не покидай меня!». Музыка то затухала, то нарастала. От грустной мелодии почему-то щемило сердце, и мне, например, в этот момент очень хотелось увидеть Зойку.

Мы лежали в темноте на хвое и очень хорошо представляли себе желтый блестящий паркет, сияющие люстры и молодых людей, которые танцуют с красивыми девушками.

Лешка мне как-то таинственно сообщил, что после танцев все отдыхающие расходятся по аллеям и начинают целоваться. И тут же он спросил:

— А ты бы Зойку… поцеловал?

Я трижды смачно сплюнул на землю и передернулся:

— Охота была пускать слюни!

— А я бы поцеловал! — убежденно сказал Лешка. — Том Сойер целовался с Бекки Течер? Целовался! Ну, а я рыжий, что ли?..

Может быть, Лешка и был честнее меня в своем откровении, но мне не хотелось посвящать его во все свои думы о Зойке. А я иногда даже мечтал жениться на ней. Вот вырастем большие, по утрам будем делать вместе физзарядку. Потом уедем из Москвы куда-нибудь в тайгу, как геологи. Построим там шалаш. Зойка будет варить обеды, а я буду с ружьем добывать дичь. А потом мы там откроем какую-нибудь руду.

Лешка пошел к дому, отдыха, размахивая «ФЭДом». Оставить фотоаппарат в шалаше он побоялся. «Еще, чего доброго, заснет Владимир Сергеевич, и фотоаппарат кто-нибудь свистнет!»

Я смотрел ему вслед и долго колебался: а не пойти ли вместе с ним? Ну, приду в колхоз, ну, скажу, что мне хочется поработать. А дальше что? Там, конечно, спросят: «А что ты умеешь делать?» Я отвечу: «Ничего!» — «Ну, и до свиданья!» — скажут. И пойдешь не солоно хлебавши…

В страшном душевном смятении я направился в правление колхоза.

Около правления — кирпичного дома с широкими окнами — стояла новенькая «Волга». Об ее передний буфер терся поросенок. Над шиферной крышей дома возвышалась алюминиевая телевизионная антенна. На доске объявлений висело: «Товарищи колхозники! Организуется экскурсия на один день в Ленинград! Полет на «ТУ-104». Записываться у Кукушкиной».

На ступеньках дома остановился. Из раскрытого окна вылетал стук счетных костяшек и чей-то голос: «Райфо! Райфо! Это Коляскин говорит! Плохо слышно!»

Над чайной, которая была по соседству с правлением, плавал запах гуляша с картошкой.

Я стоял в полном смысле слова на пороге новой жизни. За дверями была РАБОТА. Та, за которую платят деньги и на которые можно будет купить тарелку гуляша. Об этой работе говорят во всех семьях взрослые: «Ну, как ваша работа? А где вы работаете? А по душе ли нашли работу?»

Но, по-честному говоря, меня сейчас очень мало интересовали деньги. Я знал, с голоду не пропаду. У нас есть продукты. Владимиру Сергеевичу, конечно, не нужны наши заработки. Он просто хочет заставить нас заниматься делом, А помогать я буду колхозу от души, бесплатно!

Я вошел в правление.

В светлой комнате, оклеенной зелеными обоями, за столом сидел какой-то одноглазый мужичок.

Я с ним поздоровался и спросил:

— А можно ли видеть председателя колхоза?

— А зачем он тебе? — спросил мужичок и стал оглядывать меня своим мутным и красным глазом.