Дева в саду - [196]

Фредерика и Уилки со всем возможным для мотоцикла великолепием въехали в Блесфорд и с ревом пронеслись по Учительской улочке. Навстречу им проехал серебряный «триумф» Александра. К крыше его был привинчен багажник, основательно нагруженный и затянутый брезентом. Фредерика ясно увидела Александра, элегантно причесанного, улыбающегося, далекого, словно бы сохраняемого, как экспонат, за зеленоватым ветровым стеклом. Александр увидел Уилки, верней, то, что было видно из-под «консервов» и шлема, похожего на жучью голову. За всем этим взметнулись рыжие волосы Фредерики. Александр продолжил улыбаться и смотреть на дорогу. Он не заметил Дженни, метавшуюся у садовой калитки и взволнованно махавшую ему рукой. Не в натуре Александра было разделять с другими вполне заслуженный ими кризис или катарсис, хоть он и знал, что в искусстве это необходимо. Его начала и концовки принадлежали только ему. Он прибавил скорость и продолжил побег.

Уилки ссадил Фредерику с мотоцикла, взял у нее шлем и прицепил к своему сиденью.

– Пригодится моей девушке, – сказал он и, сдвинув собственный шлем, потянулся за поцелуем.

– Я ведь тебя еще увижу? – спросила Фредерика.

– Скорей всего. Мир тесен. Береги себя.

Уилки спрятал лицо за стеклом и пластиком и уселся на мотоцикл. Фредерика, стоя на тротуаре, проследила, как он умчал вслед за Александром. Потом увидела Дженни и начала понимать, что означал Александров багажник и странное поведение. Она вошла в дом, где ее встретил разгневанным ревом отец, желавший знать, где ее носило и почему она оставила в доме такой бардак, почему по кухне раскиданы продукты и почему, когда он открыл высокое окно, на тротуар упали и разбились какие-то бутылки с вином. В саду хаос не лучше, чем в доме, мать не в себе, а Фредерике только бы красоваться перед друзьями-умниками. Из воплей Билла стало ясно, что Александр давеча прождал-таки ее в саду, чему был не слишком рад. Впрочем, отвечать ей не пришлось: на счастье, зазвонил телефон. Билл пошел отвечать и вернулся сгорбленный и мрачный.

– Мать звонила, – сказал Билл и передал Фредерике разговор Уинифред с психиатром. – Не понимаю. Я всегда был уверен, что вы знаете: я не со зла, я не имею в виду то, что иногда говорю.

Фредерика, все еще пораженная отъездом Александра, недобро ответила:

– Очевидно, Маркус этого не знал. Да и Стефани тоже. Но если это тебя утешит, могу сказать: я сделана из материала покрепче и знаю, что ты в такую тяжелую минуту не станешь устраивать трагедию из-за сырых котлет и разбитых бутылок.

Тут Фредерика заглянула ему в лицо и ощутила укол жалости, а в большей степени – страха. Судорожно ища практическое решение, она воскликнула:

– Есть же Дэниел! Маркус ему доверяет: я замечала. Может, Дэниел и Стефани приютят Маркуса, пока он не возьмет себя в руки, или как это называется.

Билл мрачно сказал, что в их убогой квартирке едва хватает места для одного человека, не говоря уж еще о двоих и младенце в придачу. У Дэниела достаточно забот. Фредерика отвечала, что с Дэниелом никогда не скажешь, достаточно ему забот или еще нет. Билл как-то напрягся, призадумался, потом набросил плащ и помчался к Дэниелу.

Тем временем выяснилось, что семейство Ортон не сможет больше жить в комплексе «Эшхэм». Дэниел, вернувшись из Шеффилда, сказал, что мать им, видимо, придется взять к себе. Викарий уже нашел им маленький домик в бывшем рабочем районе Блесфорда, где сейчас селится много молодых семей из среднего класса. Он же посоветовал Дэниелу пристроить к ремонту бездельников из его юношеского клуба. Потом ворвался Билл, лил слезы, предавался самобичеванию, в лицах описывал страдания Маркуса. Стефани, потрясенная всем этим, сказала Дэниелу, что взять к себе Маркуса их долг, точно так же, как приютить мать Дэниела. «Конечно», – сказал Дэниел. Конечно, они возьмут к себе Маркуса, если тот захочет. Дэниел съездил в больницу к Маркусу, и Маркус сказал, что хочет жить с ними. Это было первое, что он сказал за несколько дней.

Пришла осень, сделалось холодно. Маркус переехал к Дэниелу и Стефани и ночевал на диване, пока в их домике шел ремонт. Фредерика вернулась в школу и начала готовиться к университету. Ей становилось все ясней, что Александр уехал навсегда. Она чувствовала себя униженной, но, с другой стороны, избавившись от волнений, от желания, от мучительного неразрешимого вопроса, Фредерика была самодостаточна. Это лето научило ее, что она может не смешивать все в кучу, по отдельности воспринимая мысли, события, людей. Этот урок был ей полезнее всего. Она могла лежать в кровати, рыдая об Александре, об Уилки, даже об «Астрее», а потом подняться, привести себя в порядок и, подключив запасы иной энергии, с удовольствием сосредоточиться на учебе. Она была рада, что пролитие девственной крови, веха простая, хоть и неопрятная, осталось позади. Ее потрясли и выбили из привычной колеи перемены, произошедшие в родителях. Билл сильно уменьшил школьную нагрузку и беспокойно бродил по дому в мягких тапочках. Он ни с кем не разговаривал. Порой, уже открыв рот, тут же закрывал его, словно проглатывал какие-то слова. Уинифред целыми днями лежала в постели. Фредерика не обращала на это внимания и вгрызалась в книги ради того, чтобы выбраться отсюда, да и ради самих книг. Но однажды вечером, видя, что эмоции грозят перехлестнуть перегородки, возведенные ею в собственном мозгу, она решила проведать Дэниела и Стефани и самой взглянуть на Маркуса: понять, чего стоит ожидать и чего бояться.