Дева и плут - [17]

Повинуясь инстинкту, она обратила взор на истертые камни дороги, и ноги снова понесли ее вперед.

— Матушка Юлиана называет мои глаза дьявольскими.

Он проворчал что-то неразборчивое.

— Такого не позволит себе ни один истинный рыцарь. Скорее, он сравнит ваши глаза с мерцающей синевой предрассветного неба.

— А ваши похожи на зеленую листву, сквозь которую проглядывает бурая кора деревьев.

У него вырвался резкий, как пощечина, смешок. Видимо, она опять ляпнула что-то невпопад.

— Вот уж не ожидал такого ответа, — улыбнулся он.

Ну, по крайней мере, она его не рассердила.

— Почему? Вы описали мои глаза. Разве я не должна была описать ваши?

— Нет. Вам следовало засмущаться и покраснеть.

И она засмущалась и покраснела.

— Мне редко доводилось беседовать с мужчинами, и я не знаю всех правил. Уж очень они, мне кажется, причудливые.

Он сощурился на солнце.

— Мир вообще довольно причудлив.

— Вот поэтому мое место в монастыре. Хотите, поговорим о Боге? — с надеждой спросила она. — Эта тема будет приятна для нас обоих.

— Только не для меня.

Монастырские правила касательно молчания были строгими, но позволяли избегать таких неловких ситуаций. Может, спросить о его родном доме и семье?

— Где прошло ваше детство?

Острый взгляд.

— Не имеет значения.

Она вспыхнула, но уже не от смущения. Ее обуял грех гнева.

— Я опять сказала что-то не то? Но вы сами предложили поговорить. Если краснеть да смущаться, то серьезного разговора у нас не получится.

Щекам стало жарко под его быстрым, обжигающим взглядом.

— Оно и не предполагалось.

Смысл этих слов был непонятен, как когда-то давно латынь. Она ощутила себя неуютно. И затосковала по привычному течению жизни в монастыре, где каждой минуте на протяжении дня было отведено свое дело. Где не нужно было сомневаться в словах, ибо все они воспевали Бога.

— Если мое присутствие вам неприятно, то мне лучше удалиться. Еще раз большое спасибо за вашу доброту к сестре Марии.

Отвернувшись от него, она дождалась Вдову и все оставшееся время шла рядом с нею. Та болтала без умолку, по счастью, не требуя, чтобы ей отвечали, и к вечеру Доминика знала во всех подробностях о ее путешествии от Кале до Парижа на пути к Компостеле.

А еще она долго думала, что же написать о Спасителе, но так ничего и не придумала.

* * *

«Я все испортил», — думал Гаррен, в одиночестве шагая навстречу заходящему солнцу. — «Она больше никогда не заговорит со мной».

По привычке он то и дело поглядывал по сторонам и прислушивался к незнакомым звукам, ибо даже здесь, на земле Редингтонов, паломники не были защищены от воров. Но вокруг не было ни души. Только желтоглавые лютики качались на тонких, высоких стебельках, и весело чирикали воробьи.

Никто из паломников не осмеливался к нему приближаться. Все они шли позади, скучившись вокруг Вдовы и слушая ее трескотню. До него долетел смех Доминики. Это он — он и больше никто — должен был смешить ее, но вместо этого, растеряв всю свою обкатанную во Франции галантность, повел себя как раздражительный боров и спугнул ее.

Впрочем, не он один в этом виноват. Как можно очаровать девицу, которая не ведает правил игры и непрестанно возводит очи к небесам, отказываясь замечать земные радости?

Наслаждаясь моментом покоя, он вдохнул полной грудью сладкий английский воздух. Жить сегодняшним днем — вот и все, что ему осталось. Вспоминать прошлое слишком болезненно. Что касается будущего… Никакие потуги при жизни заработать себе место в раю не принесут плодов. Господь одинаково жесток ко всем — и к грешникам, и к праведникам.

Доминика определенно была праведницей. А может, просто еще не сталкивалась с соблазном. Ничего. Скоро он это исправит. Одного взгляда на ее бездонные синие глаза было достаточно, чтобы понять: рано или поздно кто-нибудь совратит ее. Так почему не ему быть первым?

Он позволил себе развить эту мысль до конца. Ника в его объятьях, медовая река ее волос струится по его телу… Полные, налитые груди вздрагивают под его губами… Хорошо, что он идет впереди, и никому не видно, как его плоть отозвалась на эти фантазии.

Его влекло к ней. Влечение упрощало его задачу, но не было обязательным условием. Как ему самому необязательно было нравиться шлюхам, которых он покупал на Роуз-стрит. Как и они, он согласился на это ради денег.

Гаррен почувствовал себя нечистым.

Нет. Дело было не только в деньгах. В нем видели либо святого, либо грешника. Орудие Божье или жадного до наживы наемника. Он не был ни тем, ни другим. Кем бы его не считали, не деньги были ему нужны.

«Мое место в монастыре», — сказала Доминика. А где его место? Не в монастыре, это уж точно. Где прошло твое детство, Гаррен-из-ниоткуда? Гаррен Бездомный. Гаррен Никто.

Дом. Сейчас и не вспомнить, как он выглядел. Серая каменная твердыня под серыми небесами. Раскидистые кроны деревьев. Неизменный на протяжении года лес. Одна башня или две? Всегда начеку. Всегда в ожидании нападения с любой стороны нечеткой границы. Крики английских солдат вперемешку с боевым кличем шотландцев. В шесть лет он уехал и вернулся только одиннадцать лет спустя — на несколько жутких недель, когда на землю черным ливнем обрушилась Смерть.