Деус Вульт! - [12]

— Сдается мне, осада затягивается. Но что-то потихоньку затевается: на озере подозрительно возятся греки, и есть надежда, что турецкого коменданта удастся подкупить. Что нового в Нормандии и особенно в графстве Э.? Мой дед Вильгельм родом оттуда, а меня зовут Роберт Фицральф де Санта-Фоска из Апулии.

— Тогда, сир, выходит, что мы с вами двоюродные братья. Мой отец родился в Нормандии, но вместе с графом Э. переселился в Англию; его дядя Вильгельм отправился в Италию, и с тех пор мы ничего о нем не слыхали.

Роберт протянул руку, сдвинув поводья к локтю. Они принялись возбужденно сопоставлять имена, даты и выяснили, что они действительно братья, но не двоюродные, а троюродные. Затем, конечно, разговор пошел о войне. Из Италии они шли к Константинополю одним и тем же маршрутом, но Роберт — на шесть месяцев раньше. Он тщательно перечислил все споры и сделки, заключавшиеся по дороге; казалось, для простого рыцаря он слишком много знал и все объяснял исходя из низменной природы человека. Больше всего его занимали два вопроса: будущие завоевания паломников и их отношения с греческим императором. Рожер же никогда не думал об этом. Он искренне считал, что будет помогать отвоевывать у турок и прочих неверных захваченные ими города и закончит свои дни, обороняя от них какой-нибудь замок. Ему и в голову не приходило волноваться из-за того, кто будет его повелителем. Роберта очень заинтересовало, какую он дал клятву, и Рожер объяснил, что в Англии он был безземельным и свободным, но перед походом стал вассалом герцога Нормандского — правда, лишь на время паломничества. Позже герцог сам дал такую же клятву греческому императору. Это вызвало бурю недовольства, поскольку распространялось и на его вассалов. Однако стоит герцогу засобираться домой, и они снова станут свободными.

— Но это же замечательно! — воскликнул Роберт. — Граф Тарентский тоже вассал императора, но он-то собирается остаться здесь, а я служу ему — что в Византии, что в Италии. Ты скоро будешь вольным, как ветер, и если сможешь захватить какой-нибудь замок, то оставишь его себе. Я знаю, что замышляет Боэмунд: он хочет отобрать у императора Антиохию. Если он не выделит мне лен, я под благовидным предлогом взбунтуюсь и попрошу убежища в твоем замке!

Для Рожера это было чересчур. Он объяснил, что никогда бы не оставил замок себе (по возможности, он предпочел бы получить его от какого-нибудь сеньора, которому он рад будет служить) и что паломникам, давшим обет, негоже говорить о клятвопреступлении. Роберт с серьезным видом кивал головой, словно одобряя слова Рожера, но видно было, что все это ему глубоко безразлично. Вскоре показалась группа арбалетчиков: заступала на пост ночная стража. Юноши пожали друг другу руку и договорились встретиться завтра вечером — если, конечно, оба будут свободными от дежурства.

Рожер двинулся в обратный путь. Он глубоко задумался и, не обращая внимания на шум, с которым лагерь готовился ко сну, восстанавливал в памяти все, что с ним произошло за эти десять месяцев. Из Рэя он на корабле прибыл в устье Сены, а затем без лишней спешки добрался до Руана. Далее — шесть недель ожидания в Нормандии, знакомство с другими паломниками и страх, что все закончится еще до того, как они тронутся в путь. Наконец герцог, не отличавшийся особой обязательностью, распорядился выступать, и они шли через Францию, Бургундию и Савойю, до самой Италии. Это был поход от окраин цивилизованного мира к его средоточию, от варварства к вершинам культуры. Земли на юге были изобильны и плодородны, от запасов ломились амбары, а люди встречали пилигримов с радостью. Здесь говорили на всех языках — от северофранцузского до итальянского, легко переходя с одного на другой, так что было трудно понять, много ли ты прошел за день; повсюду попадались грамотные чиновники, знавшие латынь. Все здесь было точь-в-точь как дома, за исключением утопающих в роскоши городов. Каждая деревня принадлежала какому-нибудь рыцарю, тот подчинялся графу, граф — королю или императору Обилие вина и оливок было в диковинку, но все остальное казалось знакомым. Даже Рим был точно таким, каким Рожер представлял его по бесчисленным описаниям паломников и священников, проходивших через Суссекс и Кент по пути в Лондон. Южная Италия была частью того же мира — мира, в котором крестьянами, говорившими на диковинной смеси языков, правили изъяснявшиеся по-французски или по-латыни рыцари, владевшие землями, полученными за военную службу. Так что епископ Одо Баварский, скончавшийся в Палермо, действительно мог считать, что умирает рядом с домом.

Но оставив позади виноградники, оливковые рощи и теплую итальянскую зиму, они переплыли море и оказались в совершенно ином мире. Шестинедельный марш от Диррахия до Константинополя был не слишком трудным, поскольку странные греческие бароны в длинных шелковых одеждах, наподобие священнических риз, указывали им путь и снабжали провизией. Но общаться с людьми, столь непохожими на западных христиан, с людьми, жившими по своим законам, было почти невозможно. Ни один из местных не знал латыни — языка, который был понятен всем: от Испании до Норвегии, от Ирландии до Венгрии. Каждая буква их алфавита была непостижима и дразнила пилигримов внешним сходством с буквами, принятыми в цивилизованном мире. Воины греческого конвоя, защищавшие паломников от нападений диких горцев, казались знатными людьми, но на самом деле были простыми солдатами. Церкви у них тоже были странные и столь замысловатые, что снаружи невозможно было определить, где восток; внутреннее же их убранство поражало великолепием. Рожер посетил такой храм в Фессалонике. Он выбрал для этого раннее утро, когда всенощная закончилась, а Веспер