Детям - [95]

– Прощайте, Димитраки… Еду.

Грек с удивлением взглянул на меня: он, очевидно, не ожидал.

– Едишь? И ти едишь?

Даже не поднялся. Оставил гвоздь и палку. Смотрел грустно.

– Виноград скоро… Зачем ехаль?.. Не надо…

Виноград… В его словах я чувствовал тоску. С нами он, пожалуй, не чувствовал себя одиноким. А теперь… Один, никого… Нора в земле, палки, мангал и старый, никому не нужный человек. В чужой стороне… Он вообще был молчалив, но если бы захотел сказать все, что переживал, он, конечно, сказал бы, что в эти последние месяцы не совсем холодно было его душе.

Но он ничего не сказал.

Я взял его руку, обе руки. Сухие были они, холодные. Пожал крепко. Мне было жалко его, одиночества его было жалко. Сидит в норе, долбит фелюги и выжигает трости, чтобы не умереть с голоду. И далеко голубой Хиос и гора Агиос-Эльяс – далекая родная сторона…

В эту минуту, когда мы так стояли, – я, молодой, полный надежд, и этот одинокий старик, – в эту минуту у наших ног что-то завозилось.

Черепаха! Она царапала старые чувяки Димитраки и вытягивала шейку.

– Пришел мой черепах… Киш-киш… Один ходит…

Да, у него оставалась только черепаха.

И мне Димитраки подарил палку, крепкую, с затейливым корневищем. Но не подарил камешка. Может быть, у него и не было больше; может быть, такой камешек и не нужен был мне, по его мнению, – не знаю. Я-то знаю, что не нужен. У меня «крэпка» тут, я уже нашел секрет не падать духом. Особенно теперь, когда я своими глазами повидал, как люди живут и смотрят открытыми глазами горю в лицо.

Вот уже и опять качу я на север, и снова степи, и снова ночные огни. И груды каменного угля на узловых станциях, и толпы шахтарей. Я вижу людей с мешками, ожидающих поезда, и вереницы трубочистов, и белки глаз.

Смотрю на все это и вспоминаю недавнее…

Медленно вырастают на светлой дали огромные кресты – тяжелые крылья ветряков. Они точно кланяются земле, благословляют отдыхающие поля.

Смотрю и вспоминаю: что-то там?

XIII

В далеком городе, на севере, зимним вечером получил я письмо. По крупному почерку, по пирамидке на голубой марке понял я, что письмо с неведомого мне пламенного юга. Писал капитан.

Мамочка умерла. Жоржик перенес тяжелое потрясение, но последствия таковы, что, по совету врачей, капитан решил остаться на юге. Они поселятся в южной Франции.

«Я одинок, – писал капитан. – Только один мой маленький Жоржик остался у меня. Я должен сберечь его. И тяжело мне жить вдали от родины, но что поделаешь! Доктора советуют держать его в мягком климате, на берегу теплого моря, под солнцем…»

Капитан звал меня, Жоржик звал, но я не мог ехать. Потом я узнал, что именьице на морском берегу капитан продал, что Жоржик поступил в русский пансион, что его здоровье неважно, все так же бледен и хрупок. Потом письма становились реже и реже… Дальше и дальше расходились дороги.

Года через четыре я попал на юг, в тот городок, где когда-то мы так хорошо проводили время. Все по-старому. Вон дача капитана. Не видно из гостиницы ореха, но он сейчас же откроется, если спуститься к морю.

Димитраки… Жив ли?

Я первым делом пошел знакомой дорогой к берегу. Вот шоссе… Там должен быть орех… А, вон он, все такой же… А где же горка?.. Белеет дача со шпилем на крыше… Где же горка?! За это время на пустом участке выстроили дачу… А где же Димитраки? Я поднялся по шоссе. Вот и орех. Он уже за решеткой, в саду. Горка срезана, выжжены заросли кругом. И на месте норы дом с балкончиком, и на месте «плантаций» сад с дорожками, усыпанными галькой. Играют дети… И следов не осталось. Только старый орех. Он, конечно, все видел. Димитраки! Вышибла его жизнь с последней позиции… Куда швырнула с палками и фелюгами, надеждой и верой, с его неизменной черепахой? И спросить не у кого.

А вид на море все тот же, чудесный. Те же синеющие дали…

Я направился на дачу капитана. Дощечка у ворот сказала еще раз, что дача продана. Садовник поливал розы. Я узнал Антона.

– Антон, это вы!..

Он не узнал меня, приложил ладонь к глазам, всматривался.

– Э-э… Признаю… Жили тогда, с мальчиком-то ходили… Как же, как же… Дачу-то продали уж… Я-то остался…

– А Димитраки где?

Вспомнили про черепах, про «ки-ри-ки».

– Уж третий год, как помер… Это уж после его смерти все распланировали, дачу поставили…

Я спросил, не знает ли Антон чего о последних днях Димитраки.

– Сам-то не видал, ездил в Одессу за кустами. А слыхал так… Зимой было, уж к весне… Шли рабочие по шоссе, турки… Зашли с дороги к нему в нору, толконулись огоньку попросить, а уж он готов. Лежит на постели, мертвый. Один помер. И не видал никто, болел ли. В городе-то его давно не видать было, и знакомых-то не было… Кто к нему, в дыру-то, ходил? Никто. Похоронили… Муру-то всю его, лодчонки там, продали, на помин души… Хоронили ничего…

Вот что узнал я. Печально. Помер один. Может быть, черепаха была… Спала в уголку, ведь зимой было дело.

Я недолго пожил в этом местечке.

Написал Жоржику, но не получил ответа. Должно быть, они переменили адрес. Но я уверен, что найду их. Быть может, и они ищут меня. Велика земля, и много на ней дорог, и не всегда скрещиваются эти дороги. Мы затерялись… пока.