Детство, опалённое войной - [34]

— От Миши так и не было никаких вестей, — понурив голову, сказала Люба, ее изробленные руки, казалось, не находили себе места, теребя ситцевый платок. — Василия перевели работать на железную дорогу в Егоршино. Там ему дали квартиру, и он уехал вместе с женой Марией Александровной… Да ты проходи в дом, мы как раз ужинать собирались, — торопливо бросила Люба, пряча заплаканные глаза.

Ужинали мы в комнате, которую снимала Люба у Черепановых. Долго сидели, говорили о том о сем:

— Жить совсем стало невозможно. На рынке цены с каждым днем страшно увеличиваются. Евреи богатые наехали, денег чемоданы навезли. Небывалые цены за продукты дают. Я молоко беру по пол-литра для доченьки Гали, тут у одних по 3 рубля, но вчера хозяйка сказала, что с завтрашнего дня молоко будет дороже. Что делать? — тяжело вздохнула, Люба, — только ведь и всего-то пол-литра беру. Жалко мне и Валю с Володей, они тоже молока хотят. Да где уж им, когда самой младшей не хватает. Все думаю, пусть в садике едят. А в садике тоже стали кормить плохо, ребята приходят голодные и сразу есть просят. За хлебом такие очереди, ужас! По буханке в руки давали. Но, говорят, с 1 сентября будет карточная система, тогда порядок будет. Все будут прикреплены к определенному магазину, и каждый без хлопот получит свой паек. Хорошо бы так-то! Да, Маня, в очень тяжелом положении я оказалась. Зима идет, малышка родится, а квартира холодная, дров у меня мало. Как быть? — Люба заплакала, я вместе с ней…

Утром Люба меня представила хозяевам, они как раз завтракали.

— Вот сестра моя — Маня, приехала… учиться хочет… — запинаясь, несмело сказала Люба, — помогать по дому будет, вот бы прописать ее… ведь продуктовую карточку получать надо…

— Феня, подай Любе домовую книгу! — неопределенно хмыкнув, промолвил Иван Иванович Черепанов, оглядев меня с ног до головы.

Первый день в медицинском техникуме прошел быстро — студентам показали кабинеты, в которых они будут учиться, познакомили с учителями. Уроков не было, первокурсников попросили помочь очистить чердак от старой мебели, книг и икон, которые остались здесь после музея. Мы изрядно перемазались в пыли, но чердак очистили. Иконы и все имущество погрузили на грузовик и увезли. После работы студентам объявили, что завтра всех отправляют в колхоз и нужно быть в рабочей одежде.

Пришла я домой рано. Нарядная дама с сыном опять были во дворе. Феня им носила воду.

— Отвратительный городишко, — ворчала дама, сморщив очаровательный носик, — не город, а черт знает что, хуже деревни, пыль, грязь. Кругом одни деревенщины, — красноречиво глянув на Феню, — где же мне найти порядочную домработницу?

— Неонила Петровна, ведь война теперь, какие же домработницы! — воскликнула прямодушная Феня, стараясь вразумить и успокоить даму.

— Вадик! Вадюня! — с придыханием окликнула дама сына, театрально воздев руки к небу. — Куда же мы с тобой попали? Куда же нас завез папка! Уж лучше бы нам с тобой остаться у бабушки!..

Далекий взрыв снаряда прервал ее тираду. В Буграх шли учения курсантов-артиллеристов, они день и ночь бухали из орудий.

Я зашла в дом. В дверях меня встретила улыбающаяся Люба:

— А мне сегодня многое удалось сделать, вот смотри, получила на всех продуктовые карточки, — глаза Любы сияли от счастья, — на детей-дошкольников и иждивенцев дают триста, а на учащихся четыреста грамм хлеба. Мне 300, а тебе 400! — от возбуждения у сестры тряслись руки. — Прописала тебя в домовую книгу, в горисполкоме дали карточку, только вот долго пришлось в очереди простоять. А хлеб я получила быстро. Наш квартал к третьему магазину прикрепили. Итого один килограмм шестьсот грамм. Будем живы, не помрем!

Наш фронт — колхозные поля

Я пересмотрела все свои вещи: в чем же мне ехать в колхоз? Отцова телогрейка и сапоги были велики.

— Мань, погоди, — увидев мои мучения, подошла ко мне Люба, — у меня где-то был ватник мужа, он тебе лучше подойдет, — Люба порылась в кладовке и принесла мне старую телогрейку Михаила Власовича.

Рано утром, взяв с собой кусок хлеба, немного денег, я отправилась к месту сбора. Возле техникума уже стояла небольшая группа студентов. Многие девушки были одеты хорошо — в вязаные свитера, береты, элегантные курточки и изящные ботиночки. Когда я подошла, одна из модниц окинула меня быстрым взглядом, на мгновение остановилась на потертой с чужого плеча телогрейке и стоптанных кирзовых сапогах, отвернулась к своей подружке и громко прошептала: «Смотри, какое пугало!» Опешив от такой встречи, я отошла в сторону.

Вскоре ко мне подошла скромно одетая девочка:

— Привет! — улыбаясь, воскликнула она, — Чего стоишь, скучаешь? Меня зовут Аня Пономарева, а тебя как?

Я ответила, рассказала из какой я деревни, и знакомство продолжилось.

— А я из Знаменки, сирота, — поделилась со мной Аня. — В школе я была отличницей, жили мы нормально, но в 1937-м у меня умерла мама. Отец познакомился с другой женщиной, женился, через год у них родился ребенок, потом второй. А тут война, отца взяли на фронт, в августе пришла похоронка. Мачеха меня выгнала… Вот я и приехала сюда.

Наконец на крыльцо техникума вышел мужчина в темно-сером костюме и, обращаясь к студентам, торжественно объявил: