Детство - [15]

На рассвете они с дядей Данё притащили из оврага разбитую повозку, выстругали в сарае новую ось — ведь Матько с деревом ловко умел обращаться. Когда мама поправилась, посреди двора ее уже поджидала повозка.

Матько улыбался:

— Хозяйка, эта повозка еще лучше и крепче прежней. Уж она-то так просто не перекувырнется, не сломается.

Мы все облегченно вздохнули, и мама ждала с нетерпением, когда же она снова сможет приняться за дело.

Все это время около мамы была тетка Гелена. Меня с Юрко обихаживала бабушка, что жила на холме, а на Бетку с Людкой взвалили обязанности, какие под силу только взрослым.

Когда мы снова встретились, я заметила, что на их лицах нет ни следа былой детской живости. Говорили они только о серьезных вещах, о работе, заботах. И щеки у них с каждым днем становились бледнее, все больше напоминая краски осени, преображавшие наш край.

Близилась осень.

Сперва пожелтела листва и пала на землю. Деревья простирали к небу голые ветки. Поля посерели, а над землей дрожала неприютная мгла. Чаще сеял дождь, а как минуло бабье лето, и вовсе зарядили дожди, причесывая, словно густым гребешком, окрестные леса.

Мама уже встала с постели и хлопотала по дому.

Раз повела меня с собой на гумно. Выдернула из снопа колос и, вылущив зерно на ладонь, показала мне:

— Гляди-ка, какое у нас зерно уродилось. На Брезовце земля у нас и впрямь самолучшая, недаром так зарятся на нее Ондруши и Ливоры. — Она подносит ладонь с горсткой зерна к самым моим глазам, и я с любопытством смотрю на него.

Тут вдруг тетка Верона останавливается на мостках и кричит:

— Что вы там разглядываете?

— Зерно, — хвастается мама.

Как заслышала я Веронин голос, мигом кинулась к ней, забыв о зерне. Оглядываю огромную почтальонскую сумку, что висит у тетки на боку. А вдруг она принесла нам письмо от отца с какого-нибудь фронта?

Верона как бы чувствует, что творится во мне. Подмигивает, улыбается.

— Что, письмецо ждешь?

Я киваю, а глазами так и сверлю замок сумки.

— С тем рублем, что ли? — шутит Верона.

— Письмо от отца, — громко отчеканиваю я.

— Письмо… — Старая вдруг перестает улыбаться и взглядом ласкает меня. — Письмо еще не пришло. Но придет, потерпи малость.

Огорченная, я стою и слушаю, как по двору раздаются мамины шаги — она подходит к нам.

— А нам опять ничего? — спрашивает. — Не пойму, отчего он не пишет? Уж многие отписали. Только от него ничего. — Она вздохнула. — Уж не погиб ли?

— Ой-ё-ёй! — веселым голосом говорит Верона, стараясь рассеять мамины страхи. — С чего бы это погибнуть такому парню? Об этом и думать не смей. Писал же Йожо Мацух, что их везут на русский фронт. Может, в Россию они и заехали.

— Хотите утешить меня, понимаю, — догадавшись, мама улыбается ей через силу, — да ведь и утешить не грех. Хоть бы мне выздороветь совсем. Работы невпроворот, куда ни кинь глазом. Дров бы к зиме наготовить. Да как их наготовишь? Я разбилась, а лошади нету.

— Да, нынче это самое главное. Вам бы с детьми собирать помаленьку, — советует мудрая Верона. — Не то назябнетесь, придут холода.

Так и не оправившись до конца, мама взялась за работу.

Более всего заботили ее дрова.

Зимы у нас в горах жестокие. Полгода земля лежит под снегом. Морозы такие, что бревна потрескивают в стенах, а голой рукой не притронешься к дверной ручке — кожа разом пристанет. С осени до самой весны застывают ручьи. Колкий ветер щиплет лицо и, не смолкая ни днем, ни ночью, завывает в долинах. Повсюду навевает сугробы в рост человека, а то и выше. Через них и перебраться нельзя. В иные годы мужчины расчищали дороги лопатами. А нынче кому расчищать, когда почти все на войне? В погребах картошка стала мерзнуть. Мама, чтоб ее уберечь, каждый вечер носила в погреб горящие угли, а я светила ей фонарем.

Хотя дрова волновали маму больше всего, первым долгом мы отправились в лес за мхом. На исходе осени мы всегда затыкали им щели в хлеву, чтобы скотина не зябла. Тогда мы выхаживали бычка и надеялись, что, как вырастет, продадим его и опять купим лошадь. Без нее нам не прожить. Мы мечтали об этом, а вместе с нами мечтал и Матько Феранец: он решил даже пореже ходить в город на заработки, чтобы больше помогать нам. Мы натаскали в мешках моху и заткнули им все щели между бревнами. Тут уж не задует зимой студеный ветер, и бычку будет тепло.

Теперь заботили нас только дрова.

Горы наши все поросли ельником. Будто венки уложены они по горизонту. Большие горы и маленькие. Холмы и холмики. Крутогорья и пригорки. Меж ними вьются долины и гулко шумят ручьи.

Когда мы собирали мох, мама заметила, что под ельником видимо-невидимо шишек. Она тут же сказала, что шишки натаскать нам было бы легче, чем дрова, да и горят они в печи, словно угли.

Мы взяли мешки. Матько тащил повозку, которую починил для нас. Мама несла в узелке еду на весь день.

Бегая взапуски, мы, дети, полной грудью вбирали в себя воздух. Какими только запахами не был он напоен в осеннюю пору! Пройдя выгон, мы вышли к кустарнику.

Бетка тут же помчалась к шиповнику. В тот год он был удивительно крупный. Пока мы дошли до леса, она набрала уже полный передник. На повидло, объяснила она. Людка с мамой на ходу собирали грибы — осенники. Мы с братом играли в лошадки. Матько срезал нам ивовый прут.