Детский мир - [36]

– Значит, вы, как я понимаю, отказываетесь?

Семядоля сморгнула.

– Ни на что другое я, признаться, и не рассчитывала. Что ж, Сергей Николаевич, вы, видимо, знаете, как поступить. И в дальнейшем вам, кроме себя, винить будет некого…

Она медленно, с большим трудом поднялась и, как будто забыв о Сергее, двинулась на веранду.

Походка была неуверенная.

– Не туда, Маргарита Степановна, – сказал Сергей.

– Что?

– Я говорю: не туда…

Тем не менее, Семядоля прошла на веранду и со странной задумчивостью остановилась у полки с цветами. Воздух в горле ее посвистывал, как у астматика.

За окнами было темно.

– Это, кажется, роза, о которой вы как-то рассказывали? Камнеломка, не помню названия…

– Пармакита, – сказал Сергей.

– И произрастает в Тибете?

– Да.

– Ничего, – заметила Семядоля. – Своеобразная форма.

И вдруг, быстро протянув руку вперед, решительным точным движением переломила стебель у основания.

Хрустнули древесные волоконца.

– Вот так, – сказала она…

13

Ему было ясно, что город уже захвачен Альдиной. Душный мрак протянул щупальца почти в каждый дом, и почти каждое сердце уже тронуто было – червоточиной страха. Большинство, конечно, об этом даже не подозревало: инстинктивно отстраняясь от необычного и рождающего тоску, но, наверное, некоторые, все же догадывались – например, дядя Миша, иначе откуда такой явный испуг и откуда такая внезапная разговорчивость, которая в нем прорезалась. Словно дядя Миша забалтывал свою нечистую совесть. А что? Очень похоже. Значит, на милицию тоже рассчитывать не приходится. На кого же рассчитывать – Котангенс и Мамонт мертвы, Харитон после обыска в магазине считает все происшедшее бредом. Вероятно, такого же мнения придерживается и Пекка. Ну а что касается Семядоли, то Семядолю мы только что лицезрели, – видели, во что она за эти дни превратилась. Нет, конечно, про Семядолю можно забыть. Не на кого, выходит, рассчитывать. Одиночество, затерянность в ночной темноте. Сколько долгих тысячелетий уже существует Альдина. Это просто не представимо и не охватывается умом. Вероятно, она появилась еще на заре человечества. Духи, тотемы, отсюда все началось. Протянулось, вплелось в нашу жизнь, стало частью среды обитания. Избавиться от этого невозможно. И не надо, скорее всего, избавляться, зачем? Если жить, не переступая определенной границы, если вовремя, как надлежит человеку, взрослеть, то и мрак, вероятно, тогда не будет никого беспокоить – чуть касаясь дневного мира и собирая незаметную дань, чуть подпитываясь от него, но не вклиниваясь туда слишком сильно.

Никакого особенного неудобства от Альдины не будет. Незаметная дань, вот и все, что ей требуется от человека. Ну и, разумеется, чтобы ей не препятствовали эту дань собирать. Сергей это хорошо понимал. Он только не понимал, откуда вдруг взялись эти ранние тревожные сумерки – вроде бы, никаких сумерек сейчас быть не должно, – возвратился домой он где-то в начале четвертого, с Семядолей они просидели, наверное, минут сорок пять, – ну там, может быть, час от силы они могли разговаривать. И вдруг – сумерки, время – девять часов. Непонятно, как это могло получиться.

Он видел солнце, уже до края скатившееся за горизонт, видел тусклые багровые тени, которые расчертили улицу, видел рыхлую темноту, набухающую в дреме кустов. Опускала шершавые листья сломанная пармакита. Безобразная корка в межузлии лопнула, и что-то там голубело. Неужели пармакита пыталась цвести? Вовремя, ничего не скажешь. Счастье – это обыкновенная жизнь, подумал Сергей. Сердце у него болезненно сжалось. Он догадывался, что это, разумеется, неспроста. И когда вдруг заметил девочку Мусю, бегущую от калитки через участок, то еще раньше, чем она добежала и прокричала, задыхаясь: «Скорей!..» – он во вспышке озарения понял, что именно там случилось, почему подступает так рано вечерняя темнота и почему приходила к нему постаревшая Семядоля…

14

Ветка была в растерянности. Она бессмысленно хваталась за одно, потом – за другое, отходила, пыталась куда-то бежать, возвращалась, натыкаясь на углы и предметы, и, как заведенная, в тоске повторяла, что заглядывала пару раз к ним в гостиную, видела, как они с Семядолей сидят – молча, вытаращившись друг на друга, – она думала, что они о чем-то беседуют. Да, прошло таким образом почти пять часов. Если б знать, если бы она только догадывалась…

В общем, толку от нее было мало. Сергей даже рявкнул, чтоб оборвать изматывающие стенания. Объяснять ей что-либо, успокаивать было некогда. Времени, как он понимал, оставалось в обрез, и поэтому, бросив на переднее сиденье топорик, распахнув половинку ворот и на бегу крикнув Ветке, чтобы она из дома – ни-ни, чтоб ни шагу и чтобы ни о чем таком даже не думала – он ввалился в «москвич», стоящий, к счастью, вне гаража, и, потеснив уже забравшуюся девочку Мусю, торопливо выехал в переулок, шаркнув по изгороди.

У него внутри все дрожало, но он действовал очень уверенно, двигая соответствующие рычаги, словно поселился в душе совсем другой человек: хладнокровный, расчетливый – человек этот знал, что делать, и как только «старичок», буксанувший в щебенке, вылез на потрескавшийся щербатый асфальт и пошел, сердито отфыркиваясь, по проспекту, то Сергей, не поворачивая головы, спросил у девочки Муси: