Детский мир - [21]

Сергей едва отдышался. Он болезненно чувствовал, как оттаивают под сердцем кристаллики льда. Тишина назревала угрозой, и постель напоминала могилу. Зачем все это, с тоской подумал он. Ну, зачем, зачем, откуда эта загробная мерзость? Мысли у него сильно путались. Четко стукал будильник, показывающий шесть часов. Осторожно, чтобы не разбудить мирно спящую Ветку, он скупыми движениями выскользнул из-под простыней и, нащупав домашние тапочки, прошлепал в них на веранду. Он вдруг вспомнил, что вчера, оглушенный известиями, не полил, как обычно, цветы. А позавчера, например? Он тоже не помнил. Вон пелея как наиболее слабая уже полегла, а на ниточках китайской пушицы образовались закрутки. И совсем безобразная корка возникла в межузлии пармакиты. Наверное, тоже гибнет. Он ногтем попытался эту корку поддеть, походила она на засохшую мыльную пену, и по центру ее выдавался чуть-чуть осклизлый комочек. А когда, он наклонился, чтобы его рассмотреть, то снаружи веранды вспорхнула какая-то птица. Сердце у Сергея заколотилось. Потому что он неожиданно понял, зачем приходил Котангенс.

Котангенс приходил – попрощаться…

Семядоля была похожа на живого покойника: щеки у нее провалились и имели во впадинах зеленовато-трупный оттенок, кожа вдруг открылась крупными порами, набрякли угольные мешки под глазами, а в начесах кольчатых завитушек проступила неопрятная седина. Точно после долгой и опасной болезни.

Она с усилием говорила:

– Это, конечно, ужасное, трагическое происшествие. Арнольд Петрович был нашим коллегой, и мы все глубоко уважали его. Я уже отослала родственникам письмо с соболезнованиями. К сожалению, родителей у него нет. Но ведь мы не можем все время оглядываться назад, товарищи. Через две недели начало учебного года, и, наверное, стоит подумать о том, как мы все будем жить. Наше школьное, так сказать, бытие продолжается… – Платье нынче сидело на ней, как саван. Семядоля теребила воротничок, который стягивал горло. – Вам уже розданы планы текущей работы, просмотрите, пожалуйста, – какие-нибудь соображения. Завтра я должна подать документы в область. Времени, товарищи, у нас совсем мало…

– А когда предполагается пополнение штата? – спросил Герасим.

– Область как раз сейчас изыскивает возможности. Но не так-то просто найти подходящую кандидатуру. Раньше октября-оября замены не обещают. Вероятно, придется взять дополнительную нагрузку. Прошу, товарищи, поактивнее…

Зашуршали страницы перелистываемой бумаги. Кто-то робко спросил насчет оплаты за добавочные часы, кто-то вяло поинтересовался распределением внеклассных обязанностей, кто-то далее предложил, чтоб дежурные учителя назначались по алфавиту. Возражений, кажется, не последовало. Словом, разворачивалась рутина городской педагогики. Все было привычно. Сергей, мучаясь недосыпом, смотрел в окно. За окном открывался пустырь, захваченный лопухами, – раздвигал их коричневую орду гусиный клин гаражей, начинались чуть дальше приземистые складские строения: поднималась колючая проволока и наклоняли головы фонари – словно змеи, рассматривающие внутренность территории. Сергея слегка передернуло. А еще дальше, к площади, вздымались кубы Торгового центра, и, как цапли, толпились на крыше разнокалиберные антенны. Сергей равнодушно глядел на их проволочные переплетения. В этом здании находились помещения «Детского мира». Как рассказывал Пекка, Котангенса нашли на заднем дворе, все лицо его вздулось и потемнело, как от удушья, а в руках он сжимал, будто меч, остроконечную палку. Никаких следов возле тела, конечно, не обнаружили. Смерть, по версии следствия, наступила от остановки сердца. Недостаточность, сугубо медицинская версия. У Сергея сложилось ясное ощущение, что такая версия Пекку вполне устраивает. Показания, во всяком случае, он снял довольно формально, и рассказ Сергея о визите Котангенса впечатления не произвел. А когда Сергей после колебаний спросил, что, собственно, они собираются делать, то раздутый, как переваренная сарделька, Пекка долго молчал, а потом неохотно ответил, покручивая багровой шеей:

– Разберемся…

Чувствовалось, что ему не хочется вдаваться в подробности. Никому, по-видимому, не хотелось вдаваться в подробности. Педсовет протекал неторопливо и скучно. В планы были внесены незначительные коррективы, было выдвинуто и тут же отклонено предложение о совете учеников, Семядоля сделала краткий обзор последних инструкций. Об исчезнувшем Васе Байкалове вовсе не упоминали. И не обсуждался вопрос о каком-ибо педагогическом следствии. Следствие, по-видимому, отменялось. Словно гибель Котангенса поставила в этом деле точку. Сергей испытывал странное облегчение. Жалко, конечно, Котангенса: никто теперь не устроит бучу на педсовете, не заявит, что мы тут все занимаемся ерундой и не будет настаивать на новых принципах воспитания. Диковатых выходок больше не будет. Но зато не будет, вероятно, и зловещей Руки, и проклятого Топкого места, засасывающего неосторожных, и не будет Болтливой куклы и Пузыря-невидимки. Подзабудется, растворится, войдет в нормальную колею. Мало ли случается в жизни трагических происшествий. Ничего, перемалывали и не такие события.