Детский мир - [50]

– Почему пожирающими? – снова не поняла я.

– Потому что ни один из малышей после полёта не возвращался, – прошептал Север. – Дикие люди очень быстро научились побеждать в этой навязанной им войне. Надо было просто убить дракона, пока он в небе, не дать ему приземлиться.

– Не понимаю, – повторила я.

– Молчи и слушай, птичка, – в голосе Севера явно послышалось недовольство, и я испугалась, что он вообще больше ничего не скажет. – Я и так уже жалею, что начал этот разговор… А всё Зверь со своей заначкой. Ну её к черту, эту сказку, что-то я вдруг стал туго соображать… На чём я остановился?

– На драконах, – тихонько ответила я.

– Да… Знаешь, птичка, дикие всегда в жизни больше всего ценили и ценят жизнь. Единственный бог, в которого они когда-либо верили и верят – это бессмертие. Именно поэтому они никогда не воюют с детьми. Свои ли, чужие – им, в принципе, всё равно. Тогда разбойники использовали только диких. Поэтому мальчика и оставили в живых.

Сумбурный и не вполне трезвый рассказ парня рождал во мне миллионы вопросов, которые я с трудом удерживала в себе.

– Когда дикая война ещё только-только начинала набирать обороты, разбойники с большой дороги придумали привязывать к животу своих драконов маленьких дикарей, уверенные, что эта мера предосторожности позволит им долететь до точки назначения и при этом…

Я всхлипнула.

– Ты что, плачешь? – Северов удивлённо замолчал и недоверчиво посмотрел на меня. – Оля, Ты чего? Корпус всегда был в авангарде, ты же знала… Мы просто щит, который научился выживать…

Локтем закрылась от него, мечтая выжечь из своего мозга картинку, на которой маленького Арсения Северова привязывали к днищу платформенного фоба. Я прекрасно поняла, почему именно к днищу: потому что непосредственно там находилось единственное действительно уязвимое место этого транспортного средства. Прямо там, под крышкой, которой закрывался бак с топливом. Я поняла, почему в этих целях использовались маленькие дети: потому что большой там бы не поместился, его элементарно размазало бы по рельсам. А ещё я подумала: неужели именно с этой целью страховочный корпус делался прозрачным.

– Оля? Чёрт… – по-моему, Северов расстроился. – Я не этого добивался…

А чего? Чего он мог добиться своей дикой историей? Моя богатая фантазия услужливо подкинула мне ещё одну красочную картинку: словно я стою на земле, задрав голову, и наблюдаю за тем, как надо мной, пульсируя цветной линией, проявляется платформа, а между ней и фобом виднеется искажённое от ужаса, заплаканное маленькое лицо.

– Мне так жа-а-аль!..

Его жаль, его растерзанного детства, его родителей, других детей, которых постигла та же участь. Жаль тех малышей, чьи маленькие сердца не выдержали ужаса такого полета.

– Я не… не знала…

– Чего ты не знала, Оленька? – голос растерянный и испуганный. Непоколебимый и самоуверенный Северов, судя по всему, просто не знал, что делать с плачущей девчонкой.

– Не знала, что он… что он так… что он такая сво-олочь.

– Кто? – парень погладил моё плечо.

– С-са… – я вдруг замерла, поняв, что едва не оговорилась, назвав Цезаря домашним именем.

Впрочем, меня можно понять. Я была глубоко шокирована. До дна души иссушена стыдом. Пока меня растили, словно тепличный цветок, я лелеяла свои обиды в Башне Одиночества и по-детски психовала из-за каждого Сашкиного «нельзя». Пока я думала, что мои беды и несчастья – самые горькие в мире, здесь умирали дети. И как бы глупо это ни звучало, я чувствовала себя виноватой перед ними. А ещё мне подумалось, что Северов сразу же изменит своё отношение ко мне, как только узнает, что Сашка мой брат. И точно никогда уже не посмотрит на меня горящим чёрным взглядом.

– Сам знаешь, кто, – я довольно быстро нашла выход из положения. – Цезарь. Я не знала, что он делал с вами такое.

Мне на миг показалось, что в глазах Северова мелькнуло сожаление, словно он ожидал от меня какого-то другого ответа. А потом его губы изогнулись в снисходительной улыбке, и парень произнёс:

– Ну, если быть до конца откровенным, то к тому времени, когда Цезарь появился в Детском корпусе, маленький дикий мальчик в низу фоба уже не умещался.

– А?

– Я говорю, что Цезарь может и скотина, кто спорит? И да, он в некотором роде унаследовал методы борьбы с дикими, но малышей к днищу фобов он всё-таки никогда не привязывал.

– Нет?

– Нет. Но это не мешает ему быть сволочью во всем остальном. Хотя, знаешь, сразу он показался мне нормальным.

– Ты был здесь уже тогда? – ужаснулась я. – Уже тогда, когда он поднял воробьиные стяги? Ты всё это помнишь?

– Был, – он согласился легко и быстро. – Помню.

И снова странно посмотрел на меня. Какой-то вечер странных взглядов просто.

– Бедный… – я не смогла удержаться от того, чтобы провести рукой по Северовской щеке. – Столько лет здесь… Как ты выжил?

Северов обхватил пальцами моё запястье и поцеловал центр ладони:

– Это ты скажи мне, – негромко произнёс парень. – Ты скажи, как тебе удалось выжить? Когда я нашёл тебя там, замерзающую и всю в крови…

Я громко вздохнула, не желая вспоминать, а он обхватил ладонями моё лицо и недоверчиво произнёс:

– Одна царапина, – провёл пальцем по розовому шраму от уголка правого глаза до мочки уха, который я обнаружила, когда пришла в себя. Я опустила веки, не в силах видеть его взволнованное лицо. Зная, что всё равно не смогу ничего рассказать об этой «царапине».