Детский Мир - [96]

— Есть, — еле прохрипел одноклассник.

— А водитель? Я не умею водить! — закричала на него она, будто он в этом виноват.

— Спаси, спаси, — все шептал он, и вдруг полез в карман брюк, очень долго возился, и, наконец, достал две окровавленные пачки долларов.

— «Деньги Гуты», — пронеслось в ее голове. И себя, конечно же, она видеть не могла, но по молчаливой реакции Тугана поняла, что ее лицо — искаженный, быть может, злорадный оскал, и она на миг почему-то вспомнила Багу.

— Прошу, спаси, — Туган бессильно уронил пачки, и в ту же сторону упала его большая голова.

— Спасу, спасу, — заторопилась она. — Потерпи, я в больницу, пришлю скорую.

Только на улице она поняла, что творится. Прямо над головой блестят траектории ракет, все гремит, всюду стреляют, землю трясет. И не будь она с этим уже знакома — повалилась бы под ближайший куст сирени и рыдала бы до конца. А ныне нельзя:-Мальчик ждет, бабушка — калека.

Абсолютно не хоронясь, лишь поближе прижимаясь к теням заборов и зданий, она побежала в сторону центра. А летняя ночь, как никогда прекрасна! Нет духоты, свежо, пахнет перезревшей вишней и абрикосами. Мир полон звезд, ни облачка, и полная, сочная луна нависла над городом, словно освещает ей путь.

Добежав до Первомайской, она остановилась, и не для того, чтобы отдохнуть, а думая: в центре — дом — «Детский мир»; направо — больница. Нет, о Тугане она совсем не думает, о нем есть кому позаботиться — Туаевых не счесть. А вот Мальчик, где же он? По последней информации ранен, в больнице. И она побежала в сторону «Северного» базарчика. А потом, не доходя до развилки «Дома печати», где особенно сильно стреляли, вновь свернула направо, бежала средь маленьких домов частного сектора и уже почти что вышла к родной больнице, уже под ноги не смотрела, а зрела на фоне неба темное, большое здание, как ей подножку подставили, на всем ходу она повалилась, очень больно ударилась, взвыла, и не одна пара цепких рук ее схватили, оттащили в сторону, во двор разбитого дома.

— Ба, так это же баба, — совсем молодой голос на чеченском.

— Отпустите меня, пожалуйста, отпустите, — она порывается бежать.

— Да ты присядь, — силой дернули они ее вниз, сами сели на корточки рядом. — Ты куда несешься сломя голову, жить надоело.

— Мальчик мой в больнице, раненый. Я сама там работаю медсестрой.

— Что не слышишь, сдурела, кругом бойня, в больнице засел ОМОН. И как ты досюда добралась?

— Пустите, пустите, мой Мальчик там, раненый, — одно и то же повторяла она.

Ее долго отговаривали, обещали, что к утру штурмом больницу возьмут, иль ОМОН сам сдастся.

— Пустите, пустите, — все твердила она.

— Ладно, — сдались боевики, — что предписано — не миновать. Только дай нам хоть как-то помочь.

Они по рации связались со своими — попросили прекратить огонь.

Потом стали кричать по-русски:

— К вам идет женщина, медработник. Не стреляйте!

Они достали из аптечки бинты и, мотая через локоть, изготовили что-то вроде белого флажка.

Ничего не боясь, Роза стремглав ринулась к больнице и не околицей, как советовали, а напрямую — к центральному входу. Как ни стучала — не открыли, даже голоса не подали. Тогда, зная все досконально, она бросилась в сторону приемного отделения, там окна пониже к земле.

Сходу увидела разбитое окно, кулаком добила стекло, полезла, и только просунула голову, как сильные руки обхватили ее и потащили в глубь здания. Допрос был недолгий:

— Тьфу, ты откуда взялась? Да от нее могилой воняет.

— Я здесь работаю, я медсестра! — чуть ли не кричит она от радости, и ОМОНУ рада, она теперь в больнице.

Держа за локоть, ее вывели в темный, длинный коридор. Военные не ориентируются, ступают неуверенно.

— Куда нам? — стал резвым голос Розы.

— В сестринскую.

— Понятно, там темная комната. Пошли, — как опытный поводырь она быстро доставила конвоиров до охраняемой двери. В глаза вдарил свет керосинки и свечей:

— Роза! — закричали разом врачи, ее втолкнули.

В сестринской битком людей, даже сесть невозможно.

— Мальчик, где мой Мальчик? — с ходу выпалила Роза о своем.

— Мальчик? Какой мальчик?. А-а, Мальчик. Так он уже несколько дней как сам убежал, на рассвете, не уследили.

— О-о! — схватилась Роза за грудь.

— Прости, прости. Здесь такое творилось. Не верили, хоть и знали о предстоящем, всех выписывали, столько тяжелых, сами попали. В чем наша вина? Ведь война!

А на рассвете их поодиночке стали выводить в коридор. Мужчин сцепляли наручниками, женщин хирургическими жгутами и так обвязали всех в цепочку.

— У меня Мальчик раненый, отпустите меня, — настойчиво повторяла Роза.

Военные даже не среагировали. А коллеги все вывернули в ее сторону головы: у всех мальчики и девочки. Никто не орал, не плакался, не дергался.

Их вывели из больницы кружком, сами военные в центре попрятались. И пошел гуськом этот живой круг по широкой улице, почти что тем же маршрутом, что ночью Роза бежала. Никто в них не стрелял, и из круга не стреляли.

Солнце уже было высоко, когда добрались до той же развилки у Первомайской. Направо — центр, «Детский мир». Налево — аэропорт, военная база. Как и ожидалось, направились налево.

Тут единственная из всех — Роза не выдержала, упала, закатила истерику.