Детский дом - [53]

Я никак не ожидал такого предложения.　

— Но ведь я еще учусь! — ответил я. — Еще полгода осталось…　

— Знаю, что учишься, — перебил Шишмарев. — Учеба не помеха для такого, как ты. Одолеешь трудности и сдашь со всеми вместе. Или сил мало? Молодой ведь, способный.　

Похвала Шишмарева была приятна.　

— Конечно, доверие райкома партии — дело огромное. Но только почему именно меня секретарем выдвигаете? Среди районного комсомольского актива есть ребята куда поопытнее и посильнее. Взять, к примеру, Ленинградский университет. Там я знаю…　

— Ну, насчет этого нам виднее, — остановил мой пыл Шишмарев. — Тебя послушать, так и я должен да райкома партии бежать. Разве может вчерашний секретарь парткома завода им. Козицкого райком возглавлять? Так ведь получается по твоей логике? Давай оставим этот разговор. Мы надеемся, что справишься. Может, думаешь, мы зажмурились, ткнули пальцем в списки, да на тебя и попали? Нет ведь. Товарищи просматривались к тебе: детдомовец, отличник учебы, комсомольский «вождь» со школы и до сегодняшнего дня, людей убеждать умеешь. Когда удостоверились, что подходишь, тогда и вызвали в райком. Значит, договорились?　

Не дожидаясь моего ответа, Шишмарев нажал кнопку звонка и, когда вошла секретарша, попросил пригласить к нему заведующего хозяйством.　

— Вот, Василий Иванович, — обратился он к появившемуся тотчас завхозу, — тебе объект, точнее, субъект для экипировки. Чтобы он до комсомольской конференции не превратился в сосульку, помоги-ка ему приобрести что-нибудь, да потеплее. Пальто не забудь и костюм. Начнет получать зарплату — и все погасит в рассрочку.　

— Слушаюсь, Алексей Андреевич.　

Не знаю, как уж это вышло, но тогда в райкоме партии я не стал больше возражать против своего выдвижения. Скорее всего, я подчинился воле этого незаурядного человека.　

Лишь выйдя из райкома, я подумал: «Почему же я все-таки не возразил? Надо было сказать Алексею Андреевичу о своей мечте остаться после окончания института в аспирантуре. Головотяп… Ну да теперь что?　

Махать кулаками надо было вовремя. Ладно, завтра-послезавтра начнется новая работа. Постараюсь не подкачать…»　

И вот теперь, гуляя по Летнему саду, я думал, что как раз и наступил момент, когда определится, сумею ли я «не подкачать». Дело предстоит трудное. Судьба людей, как говорил Шишмарев, во многом зависит от меня.　

«Начну с Долина, — вдруг твердо решил я. — Не с комсомольского актива, не с виновников, а именно с того, кто возбудил дело. Важно понять, что заставило его искать правду в горкоме комсомола. И правду ли? Впрочем, почему бы и нет? Что еще могло толкнуть ординарного студента второго курса на конфликт с комсомольским руководством.　

Итак, Долин. Буду разбираться».

II

Утро следующего дня выдалось пасмурное. Ветер пронизывал мое пальто насквозь, когда я шел по набережной от Дворцового моста к зданию Ленинградского государственного университета. Снег теперь валил густо, мела настоящая метель, временами густой пеленой затягивая противоположный берег Невы, скованной льдом. Парапет вдоль набережной был весь в снегу.　

Долина я разыскал в полупустом читальном зале. За черным столиком одиноко сидел солидный мужчина лет тридцати с небольшим, рыжий, с крупными чертами лица и большими залысинами на лбу. Я сообщил, что пришел по его заявлению. Долин словно поджидал меня: ничуть не удивившись, солидно поднялся, оправил полувоенную гимнастерку, пригладил волосы. Складывая книги, спросил:　

— Инструктор райкома партии?　

Я назвался.　

Долин удивился, оглядел меня весьма критически и, будто не расслышав моего представления, еще раз переспросил, откуда я, кто такой. Мне пришлось показать свое райкомовское удостоверение.　

— Меня звать Павел Николаевич, — представился он. — Пройдемте в свободную аудиторию.　

И тут же, не дожидаясь моего ответа, направился из библиотеки. Я последовал за ним. Едва мы вошли в пустую аудиторию, он прямо с ходу спросил:　

— Какие будем принимать меры?　

— К кому? — несколько опешил я.　

— Как — к кому? Ко всем этим, — Долин показал мне на пачку листов, оказавшихся копией его письма.　

— Видите ль, Павел Николаевич…　

— Вы, может, сомневаетесь? — сухо и холодно перебил Долин. — За свои слова, тем более изложенные так, — кивнул он на листки бумаги, — я отвечаю полностью. Знаю, что делаю.　

Должен сознаться, настойчивая уверенность Долина подействовала на меня. Кто его знает? Может, все так и есть, как он пишет?　

Очевидно, Долин заметил мое состояние. Он продолжал напористо и таким тоном, словно мы уже нашли общий язык и нам лишь осталось согласовать план действий:　

— Виновность этой «десятки» ни у кого сомнений не вызывает, иначе бы наш либеральный комитет не высказался за выговоры. Я лишь настаиваю на принятии других… радикальных мер по устранению опасного гнойника. Эти люди для комсомола потерянные.　

— Извините, — прервал я поток его округлых фраз. — А каковы все-таки конкретные факты?

Рыжие густые брови Долина поднялись: здесь было и недовольство, что его перебили, и недоумение, что не поняли.　

— Я ведь изложил в своей записке. Повторю. Группа эта, все десять, собирались келейно. Если у тебя чиста совесть, зачем устраивать тайные сходки?