Детский дом - [26]

С соблюдением «принципа справедливости» был связан и тот необычный ритуал, которым в дни дежурства Кузьмича мы начинали завтрак, обед и ужин. Он выстраивал мальчишек в одну шеренгу (девочки отпускались им в столовую раньше), а затем подавал мудреную команду: «Эскадрон! Пики вон, шашки по плечу! Галопом арш!» При последнем слове все могли начать спринт в направлении столовой. Если происходил фальстарт и кто-либо срывался первым, то гремела команда «Отставить!», и все повторялось сначала. При такой системе общего построения и старта никто не мог появиться в столовой раньше других и воспользоваться возникающими от этого преимуществами.　

Была еще одна слабость у нашего любимца. Везде и всюду он пропагандировал истину: «Чем дольше жуешь — тем больше живешь». Этот лозунг, написанный им собственноручно, висел в столовой на каждой стене.　

Наш детдомовский овощной и ягодный огород держался исключительно на энтузиазме Кузьмича. Он доставал в соседних деревнях лошадей для пахоты, учил ребят разбивать грядки, высаживать рассаду. В пору созревания овощей и ягод Кузьмич брал на себя и обязанности сторожа — сооружал на огороде шалаш и жил в нем, «как на даче».　

Однако применял наш Кузьмич и решительно запрещенный метод воспитания. Бывало, узнает он о том, что очистили детдомовскую кладовку или огород, выявит виновника, зажмет его между колен и своей увесистой　ладонью внушает через мягкое место: воровство — позор. Шлепает и приговаривает:　

— Будь человеком! Будь человеком! Имей совесть. Не пакости!　

Когда воспитатели прорабатывали Кузьмича за непедагогичный воспитательный прием, он убежденно басил:　

— Я завсегда по справедливости. Я же только за воровство так учу — уму-разуму. Ребята ведь и не жалуются.　

Это была чистая правда. Мы Кузьмича признавали своим и неизменно поддерживали его «педагогику», считая, что одной добротой с воровством не сладить.　

Был у нас мальчишка по имени Филипп, отличавшийся неуемной жадностью к еде. Зная это, обжору Филиппа никогда не назначали дежурным по столовой или кухне, а маялся он на маловыгодных нарядах по уборке помещений. Однажды после обеда, когда в честь какого-то праздника нам раздавали по конфете, Филипп изловчился, схватил пригоршню конфет и был таков… На вечернем построении к ужину Иван Кузьмич поставил Филиппа перед строем и произнес грозную обвинительную речь, сводившуюся к тому, что если бы подобное произошло в гражданскую войну и кто-нибудь украл чужой хлеб, то такого гада немедленно пустили бы в расход.　

— Ты, извиняюсь, жрать хочешь, а твои товарищи нет? Ну, поскольку дело идет о конфетах, я сам тебе всыплю вот этой боевой рукой. Может, еще человеком станешь.　

Мы все дружно одобрили такой приговор.　

Между прочим, завхоз дважды производил расправу над детдомовскими ростовщиками. Добрался он и до Мишаньки Гуська — реквизировал оранжевый деревянный сундучок, в котором хранились пайки хлеба и сахара: их Гусек ссужал под проценты и держал многих ребят в кабале. Кузьмич раздал эту еду ребятам, узнал имена некоторых «кабальных», и стал крошить им пайки хлеба прямо в суп, чтобы сами ели.　

Даже грозный атаман Степка Филин не решался в дежурство Кузьмича открыто проявлять свою власть над ребятами.　

— Этот калека чокнутый, — оправдывался он перед дружками, — раз меня поленом чуток не зашиб. Вызверился: «Чего сирот обижаешь?» Видали? Да я сам сирота. Говорят, Кузьмичу на фронте по башке долбанули, вот у него мозга и свихнулась.　

Мой брат Костя благоговел перед Иваном Кузьмичом и буквально ни на шаг не отходил от него. Такое в детдомах случается. Почувствовал мальчишка что-то родное в человеке и прилип к нему всей душой. Завхоз научил моего братишку работать ножовкой, строгать рубанком, ремонтировать мебель, окна и двери, мастерить многие нужные вещи — у Кости оказались золотые руки. Старался брат и характером походить на Ивана Кузьмича. Умел постоять за себя и за друга, вступая в схватки с более сильными ребятами. Не раз выручал и меня, хотя был на год моложе…

V

Вчерашнее собрание, как я понимал, было лишь началом нашего восхождения на педагогическую Голгофу. Опыт детдомовской жизни подсказывал, что Мария Васильевна сполна использует воспитательный момент, и я с тоской думал о выволочке, которую мне еще предстояло выдержать на сборе отряда в детдоме и ученическом совете в школе. На душе было скверно и тягостно.　

И завтракал и обедал я на другой день без аппетита; взялся было почитать «Овод» — книга валилась из рук. Скорее бы уж «прорабатывали» и сняли камень с души.　

Однако, к моему удивлению, всю последующую неделю «воспитательных мероприятий» не последовало. Неужели про нас забыли? Непохоже это на Легздайн. И тут я узнал, что из Питера прибывает комиссия проверять нашу школу-колонию. Вот в чем дело! Не до нас сейчас. А там, глядишь, и совсем «похоронят» наши «огородные похождения». Повезло? «Точка. Замнем для ясности».　

На обычно уверенном лице Марии Васильевны теперь появилось выражение озабоченности. Заметно нервничали и учителя. Был объявлен субботник по уборке классных комнат, мы вытирали везде пыль, мыли полы, подметали двор. Медгруппа — в основном старшие девочки, среди которых была и Лена каждый день стала проверять у ребят чистоту ушей и рук, и не один грязнуля по их приказу вынужден был идти и тщательно умываться да еще с туалетным мылом, которое стали выделять по этому случаю.