Детский дом - [25]

В августе 1927 года — демонстрация протеста против казни американских рабочих-революционеров Сакко и Ванцетти. Мы страшно переживали за их судьбу, с ненавистью жгли на городской площади чучела буржуев…　

В красном уголке висела огромная карта Китая с флажками на булавочках, отмечавшими успехи революционных войск. Мы посылали проклятия предателю Чан Кай-ши и весной 1928 года взяли шефство над детьми Шанхая. Трое воспитанников тогда запаслись картошкой, хлебом и бежали в Китай, надеясь пробраться в отряды «красных пик». Задержали их за Ярославлем. С завистью и сочувствием смотрели мы на возвращенных беглецов. Среди них был и мой братишка Костя. (Между прочим, мечта Кости позднее осуществилась: став взрослым, он воевал добровольцем с японскими захватчиками в Китае.)　

«Выше поднять подготовку к политбоям!», «Сделаем наши огороды и посевное поле образцовыми», «Каждый воспитанник должен вырастить хоть одного кролика!», «Береги мебель. Сломал — почини сам!» — эти призывы мы придумывали сами для себя и стремились следовать им.　

У нас свое самоуправление — детский совет. Учебно-бытовая комиссия, культурно-массовая, санитарная; я — в питательной, самой трудной. Мы сами убираем помещения, получаем со склада продукты, моем посуду, колем дрова, подметаем улицу. Всеобщей гордостью являются фотокабинет, школьные мастерские — столярная, сапожная, швейная. Я — в переплетной. Сумели привести в порядок библиотечные книги. У нас висит красочный плакат, написанный детдомовским художником: «Кто не работает, тот не ест!» Кто не работает? Буржуи. Поэтому-то мы все должны трудиться…　

Все эти годы с нами, не покладая рук, возятся взрослые. Взять, к примеру, Франца Пупина. Райком комсомола прислал его в школу-колонию в помощь Розе. Франц, в недавнем прошлом сам воспитанник детдома, хорошо знает нашу «житуху». Это умный и подвижной парень, выдумщик, заводила, сидеть на месте не любит.　

Субботники тогда проводились довольно часто, и как-то Роза объявила: «Пионеры сегодня отправятся с Пупиным». Франц проверил нашу одежду, поправил пионерские галстуки, выстроил в пары и повел на свою работу, в городскую пекарню. До обеда мы навели чистоту в самой пекарне, на дворе и в складских помещениях. Девочки помыли окна. Потрудились мы на совесть, и заведующий пекарней, осмотрев нашу работу, даже удивился: ребятишки, а так много сделали.　

— Ну, а теперь, — торжественно объявил Пупин, — мыть руки, и за стол.　

В рабочем зале пекарни к этому времени были составлены вместе столы, в больших блюдах, источая невыразимый аромат, лежали горки еще теплых булок. Между блюдами стояли миски, наполненные чем-то нежно-белым.　

— Это крем, — пояснил Пупин. — Угощайтесь, черти полосатые, отпускайте ремни до последней дырочки.　

За свою последующую жизнь я отведал сотни отменных блюд, но никогда не ел ничего более удивительного, чем этот в общем-то обычный белый хлеб с дешевым кремом.　

Глядя на наше пиршество, пекари улыбались, а одна работница даже всплакнула: давно не ели досыта, сиротки. Подали сладкий чай. Рабочие подсели к нам, и начались разговоры. Как учимся? Кем хотим быть? Я с энтузиазмом ответил, что непременно пойду в пекари.　

…Очень все мы любили своего завхоза Ивана Кузьмича — верного бесхитростного старшего друга.　

Как он у нас появился? Однажды в спальне шла ожесточенная битва подушками, и наступал тот ее момент, когда подушки сменяются более твердыми предметами. Стоял невообразимый гвалт. И вдруг, перекрыв его, по нашим барабанным перепонкам ударил могучий бас:　

— Пре-кратить! Даешь порядок!　

В дверях, почти закрывая весь проем широченными плечами, стоял усач в галифе и гимнастерке, подпоясанный широким армейским ремнем, за который был заправлен правый пустой рукав. Ребята, оторопев от неожиданности, во все глаза уставились на незнакомца. А он звучно крякнул, и его большие уши оттопырились. Наступила тишина: усач цепко осмотрел нас, не торопясь провел левой рукой по лысине и непонятным образом вернул уши в обычное положение. Раздался вопль восторга, но его заглушила новая команда усача:　

— От-ставить!　

И все снова замерли.　

Так состоялось наше знакомство с новым завхозом Иваном Кузьмичом. Влияние на мальчишек завхоз оказывал, пожалуй, больше, чем любой из педагогов. Кузьмич был наводчиком полевого орудия и прошел почти всю гражданскую. На Перекопе осколком белогвардейского снаряда ему оторвало руку. Но он, выходец из питерских мастеровых, самородок-умелец, и левой рукой умудрялся творить чудеса — ремонтировал мебель, чинил замки, примусы, мастерил разные поделки. Нечего и говорить, что мы слушались Ивана Кузьмича с первого слова. Нам он сразу заявил:　

— Я за справедливость, хотя Карла Маркса и не читал — всего три класса ходил в школу. Почему в Красную Армию пошел? Чтобы рабоче-крестьянское население жило — во! — И он сжал левую ладонь в кулак, подняв большой палец. — Попы что? С живого и мертвого драли. Фабриканты? Пили нашу трудовую кровь. Купцы? Спекулянты разные? Таков уж их закон: не обманешь — не продашь. Вот я и взял вместе со всеми винтовку, чтобы трудовой люд стал свободным.