Детская библиотека. Том 50 - [35]
В такие минуты капитан Яров всегда вспоминал свою прежнюю специальность.
Разве забыть, как во время войны с белофиннами, когда целый месяц не удавалось взять толкового пленного, он — тогда еще молоденький лейтенант — обнаружил среди документов в захваченном финском блиндаже расписание работы фронтовой бани. Он так заорал от восторга, — весь политотдел переполошился. Но когда он прочел вслух названия и номера полков, упомянутых в этом расписании, начальник отдела сразу закричал: «Машину!» — и повез лейтенанта Ярова прямехонько к командарму. А через пять минут командарм уже знал: вражеская группировка на его участке полностью раскрыта. Вот что значит не прозевать «бумажку»!
Да, давненько это было. Но и сейчас, как пятнадцать лет назад, когда однорукий капитан вошел вместе с толпой девушек и юношей в аудиторию исторического факультета, он знал — от своей военной специальности он не отказывается. Нет, ни за что! Просто повернуть ее пришлось по-новому, вот и всё.
Что же за папку дал ему Порфирий Иванович? На ней — фамилия Рокотова, но это не судебное дело, а розыскное. Так и сказано: «Дело о розыске беглого государственного преступника Михаила Петрова Рокотова». Николай Филимонович повертел папку в руках, проверил, нет ли на ней еще каких-нибудь пометок, и только тогда раскрыл ее.
В тощей серо-зеленой выцветшей папке было всего три документа.
Первыми были вшиты листы, озаглавленные: «Приметы беглого государственного преступника М. П. Рокотова, бежавшего с Нерчинской каторги в ночь на 5 февраля 1901 года».
К сожалению, в «Приметах» не содержалось почти ничего нового. Опять сообщалось, что Рокотов «росту чрезмерно высокого» и обувь носит «размера самого наибольшего». Опять говорилось о треугольной бородке, о привычке щуриться во время разговора и о приятном голосе — «басе-баритоне».
Ценным было только одно: в «Приметах» называлась подпольная партийная кличка Рокотова — «Верста».
«О, это важно!» — и Николай Филимонович сделал короткую запись в своем блокноте.
В правом верхнем углу «Примет» была приклеена маленькая фотография. Николай Филимонович долго, пристально разглядывал ее. Фотография была мутная, скверная, Рокотов снят, вероятно, в ссылке или на каторге: не в студенческой форме, а в какой-то широкой рубахе. Лицо небритое, усталое, борода запущенная. Глубоко посаженные глаза близоруко щурились, волосы спадали на лоб. Лицо очень простое, даже слишком обычное, будничное. И только возле губ — твердая складка.
— Простите, — повернулся учитель к Порфирию Ивановичу. — Можно скопировать фотоснимок?
— Вряд ли понадобится, — недобро усмехнулся тот. — Читайте дальше…
«Что за намеки?!» — подумал Николай Филимонович, но промолчал и перевернул страницу. Следующим в дело был вшит длинный — семь страниц — документ. Сверху на заглавном листе напечатано: «Копия». И пониже:
«Заключительная речь прокурора, коллежского советника господина Ганича по делу № 788/А/26 о пропаганде среди рабочих и о принадлежности к тайной противуправительственной организации. Дело слушалось 19–23 марта 1897 года Петербургской судебной палатой под председательствованием действительного статского советника господина Елисеева без участия присяжных заседателей».
Дальше шла сама речь прокурора.
«Господин председатель! Господа судьи!
Вы уже, конечно, составили себе мнение о подсудимом Рокотове. Вы уже знаете, каким путем он проник к доверчивым мастеровым, чтобы заронить в их души зерна сомнения в незыблемости и святости монархического строя на Руси».
«Доверчивые мастеровые!» — Николай Филимонович усмехнулся, но продолжал внимательно читать дальше.
Затем прокурор обрушивался на «недоучек-интеллигентов, которые сбивают с пути простой народ», и долго рассуждал на эту тему. И хотя все это было пустой болтовней, Николай Филимонович, привыкший ничего не пропускать в любом документе, вдумчиво читал фразу за фразой.
«Честолюбие подсудимого Рокотова, — продолжал прокурор, — и подобных ему господ агитаторов побуждало их устраивать различные демонстрации, направленные в ущерб государственному порядку. К сожалению, иногда им удавалось преуспеть в своих планах: организованные ими стачки причинили немалый убыток господам фабрикантам и вселили несбыточные надежды в некоторые круги мастерового люда.
Наконец, вы убедились, что подсудимый Рокотов принадлежал к тайной противуправительственной организации…»
Николай Филимонович насторожился.
«Вступив в сговор с уже понесшими наказание государственными преступниками — Ульяновым, Кржижановским, Красиным и другими — он замышлял покушение против самих основ российской монархии».
«Ого! — обрадовался Николай Филимонович, — «тайная организация» — это, конечно, «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Петербург, девяностые годы — все совпадает. Но ведь о «Союзе борьбы» уже столько написано: книги, статьи. А о Рокотове ни слова. Почему?»
Учитель посмотрел в конец папки — вот «Листок использования» с подписями лиц, знакомившихся с этим делом. «1927 год», «1934 год» — чернила, которыми были поставлены даты, успели уже потускнеть.
Значит, читали. Но написать о Рокотове почему-то не захотели. Странно.
