Детонатор - [12]

Отсмеявшись, водитель разогнал «Москвич» до буквально потрясающей скорости семьдесят километров в час, откинулся на спинку кресла и представился Григорием.

— Семен, — откликнулся Евсеев, прикидывая, старше ли он Григория лет на пять или, наоборот, лет на пять моложе. — Мы, кажется, ровесники? — вежливо поинтересовался он.

— Если тебе сороковник, то да. Больше половины жизни псу под хвост.

Тут Евсеев обратил внимание на фотографию, украшающую треснувшее лобовое стекло. Это был снимок Есенина, но не тот классический портрет с трубкой, столь популярный в народе. Руководствуясь какими-то непонятными мотивами, Григорий остановил выбор на увеличенной фотографии мертвого поэта. Из-за рассыпавшихся кудрей и страдальческого излома бровей Есенин походил на обиженного мальчика, уснувшего в слезах. Приоткрытые губы еще таили звук последнего горестного вздоха.

Евсеев посмотрел на фотографию и поспешил отвести взгляд.

— Не боись, — воскликнул Григорий, по-своему понявший порывистое движение попутчика. — Это же Сергей Есенин.

— А почему мертвый? — спросил Евсеев.

— Какому ж ему быть, после того как его убили? — резонно ответил Григорий, лаская обеими руками обмотанную изоляционной лентой баранку. — Откуда родом?

— Не знаю, не помню.

— Где родился, не помнишь?

— В одном селе, — заулыбался Евсеев, — может, в Калуге, а может, в Рязани…

— Из психушки сбежал? — вторично насторожился Григорий.

— Это я Есенина цитирую.

— Таких стихов не знаю, в фильме их не было. Зато вот: «…хулиган я, хулиган, от стихов и сыт и пьян…» А? Как сказано?

— Не совсем точно.

Евсеев кашлянул, готовясь поправить Григория, но тот его опередил:

— Быть того не может. Они перевирать не станут.

— Кто «они»?

— Безуховы… или как их там? Тьфу, дьявол, фамилия из головы вылетела. — Григорий раздраженно ударил кулаком по баранке. — Папаша и сын с невесткой. Они мировой сериал про Серегу отсняли лет десять назад. Я как посмотрел, так сразу понял: наши люди, великорусские.

— И все-таки почему фотография мертвого Есенина? — повторил вопрос Евсеев.

— Это фото в каждой серии показывали, — пояснил Григорий. — Оно как напоминание.

— О чем?

— О чекистах-инородцах, что Россию-матушку кровью залили. Иуда Троцкий и компания. Вот змеи подколодные! Годами вокруг Есенина увивались, своего часа ждали, чтобы ужалить. Цирлихи-манирлихи всякие. Заманили в «Англетер», тю-тю-тю, ля-ля-ля, а сами удавку на шею и канделябром! Сергей как чувствовал, когда писал, что, мол, в этой жизни умирать не просто, но и жить, поверь мне, нелегко. — Григорий понизил голос: — Черный человек знаешь кем был взаправду? Сталиным. А Сталин кто был по паспорту? Грузин. Джу-га-шви-ли. Нас всех, русских, гнобят кому не лень.

— А мы? — спросил Евсеев.

— А мы — вот, — Григорий кивнул на фотографию. — Не тоскуем, не грустим, не плачем. Или как там у Высоцкого? У обрыва, возле пропасти, по самому по краю!

Евсеев привалился к дверце.

— Я подремлю, ладно?

— Вот так и страну продремали, — с укором произнес Григорий. — Спасибо, остались еще люди вроде Безуховых. Актера, который Есенина играл, знаешь как зовут? Между прочим, тоже Сергеем. Эх, пейте водку в юности, бейте в глаз без промаха!

Евсеев притворился, что клюет носом, а потом и впрямь заснул и очнулся лишь в сумерках, когда Григорий требовательно потряс его за плечо.

— Тебя где высадить? — спросил он мрачно, явно недовольный тем, что попутчик не пожелал поддерживать беседу о поэзии.

— Мне станция нужна, — хрипло сказал Евсеев, незаметно косясь на «молнию» своей сумки, пристроенной на коленях.

— Две сотни добавишь? А то мне крюк делать.

— Делай. Я заплачу.

— Деньги вперед, — потребовал Григорий. — И никаких гвоздей.

Последняя фраза могла означать, что он знаком не только с творчеством Есенина, но и Маяковского, однако проверять свою догадку Евсеев не стал. Он молча заплатил, молча закрыл глаза, а когда открыл их вновь, то находился уже в месте назначения.

Железнодорожная станция «Мирная» вполне соответствовала своему названию. Здесь почти всегда царила тишь, за исключением тех дней, когда на станции куролесили местные дебоширы и выпивохи. К счастью, это случалось нечасто, так как доходы не позволяли им пьянствовать регулярно.

В ту ночь, когда здесь появился Евсеев, на перроне было пусто, если не считать кудлатой дворняги, облепленной репьями, какой-то собирательницы бутылок неопределенного возраста да относительно чистого бомжа, прикорнувшего на скамейке.

«Это хорошо, — подумал Евсеев. — В компании, оно безопаснее будет».

Обладатель «Москвича», высадивший его в десяти минутах ходьбы от железнодорожной станции, теперь не сразу бы признал в нем своего попутчика. Завернув по пути в полуразрушенное здание школы, Евсеев переоделся в вещи, извлеченные из сумки, а саму сумку надежно припрятал за штабелями парт. Теперь он выглядел как заправский бродяга из российской глубинки: стоптанные кроссовки, растянутые спортивные штаны и рябой пиджак без пуговиц, наброшенный поверх футболки.

В таком наряде Евсеев не привлекал к себе любопытных взглядов, к чему, собственно, и стремился. Из правого кармана его пиджака торчало горлышко водочной бутылки, а из левого — надкушенная булка. В зубах он сжимал чадящую сигарету без фильтра.