Детка - [26]

^– Прости, мы так давно не говорили по душам. Но я хочу объяснить тебе кое-что. Твой отец не враг. Твоему отцу пришлось уехать, уехать далеко, но когда-нибудь он обязательно вернется, и вы познакомитесь… Кто тебе сказал, кто тебе сказал, доченька, что твой отец враг и что поэтому он не с нами?

Ни один мускул не дрогнул на ее маленьком худеньком личике, она даже не ответила на мой взгляд. Только укор прозвучал в сухих, затверженных словах:

– Это мнение нашей пионервожатой.

Из ресторана я ушла. Попросила перевести меня смотрителем пляжных кабинок в Наутико. Поскольку я больше не принимала участия ни в каких добровольных работах, то теперь у меня не было права приобрести ни стиральную машину «Аурика», ни будильник «Слава», ни вентилятор «Орбита», который поставлялся в комплекте с советскими холодильниками для их разморозки и который продавался отдельно, чтобы хоть как-то бороться с удушающей летней жарой, ни телевизор «Электрон» или «Рубин». В результате я утратила все свои заслуги и привилегии, и больше мне уже не давали почетных медалей. Впрочем, мне было все равно – скандалы или почести. Прежде всего меня интересовала дочь. Вставали мы чуть свет, я отводила ее в школу, ехала на работу на двадцать втором автобусе и в пять забирала. По субботам и воскресеньям она ездила со мной. В каникулы она каждый день отправлялась на пляж. Она гордилась тем, что ее мама – наконец она стала называть меня мамочкой – работает, как она выражалась, труженицей моря, смотрителем пляжных кабинок. Но об отце она по-прежнему не хотела ничего знать, да что там знать – даже слышать.

Вечерами мы сидели вместе на Малеконе, считали звезды, загадывали желания. Однажды упала очень яркая звезда, и мы загадали, чтобы нам никогда не расставаться.

Между тем в Гаване все чаще можно было видеть людей в повстанческой форме, ополченцев, студентов, крестьян. Кругом говорили о невероятных урожаях сахарного тростника, о том, что, если потребуется, надо отдать всю свою кровь до последней капли и спуститься на дно морское, если в том возникнет нужда. Урожаи оказались сплошным бахвальством, многие отдали всю кровь до последней капли в никому не нужных войнах, другие предоставили себя на съедение акулам и сгинули в морской пучине, стремясь отыскать лучший мир. Тот мир, который мы не смогли построить, потому что нам связали руки и подавили нашу мысль, мир, который у нас украли безумцы, одержимые манией власти и величия. Жизнь наша ничего не стоила, когда мы нанесли поражение американскому империализму на Плайя-Хирон. Победа дала нам ощутить вкус будущего, мы поверили в то, что побеждать – это дар, который ниспослан нам безвозмездно, и не богами, а Советами. Нас заставили поверить, что мы бессмертны.

Унизительное отношение, однако, день ото дня становилось все очевиднее. Как-то раз Реглита, уже немного подросшая, уселась на кровати и, подперев ладонями лицо, сообщила, что отныне она отказывается ходить в гости к Пучунге и Мечунге. В школе ей сказали, что эти женщины проститутки. Тут же я услышала от нее два новых словечка: Фала и Фана, что-то вроде «члена» и «триппера». Как могла моя обожаемая девочка так спокойно, равнодушно произносить эти грубые слова? Первоклашки, выходя из школы, кричали в адрес моих подруг нечто настолько немыслимое и оскорбительное, что невозможно было даже представить такое в детских устах. Реглита опрометью убегала, едва завидев своих псевдотетушек. Постепенно поветрие стало принимать ужасные размеры – соседи принялись открыто над ними издеваться, что, мол, они лесбиянки и поэтому у них нет детей, что они отсасывали у миллионеров, у богатеев, что они буржуазные шлюхи… Запахло жареным, а тут еще как назло власти начали организовывать на местах комитеты защиты революции, а потом и федерацию кубинских женщин… Стали собирать собрания, товарищеские суды; я испугалась, что дело может зайти совсем далеко, и… подняла руку:

– Прошу слова, товарищ, я считаю, что мы должны дать этим двум товарищам, Мечунге и Пучунге, возможность исправиться и примкнуть к нашему новому сообществу. Предлагаю поручить им надзор за здравоохранением в комитете и федерации соответственно.

Никогда не слышала больше такого абсолютного молчания. Потом вскочил какой-то тип, заорал и замахал руками:

– Е моё, и вы еще хотите принимать в наши революционные ряды всяких вонючих шлюх и лесбиянок! А может, еще и педерастов?! Здесь такие штуки не пройдут!

Тут Пучунга, как разъяренный зверь в клетке, обернулась к нему и выпалила:

^– А ну-ка пусть вытащит свой хер, у него там татуировка, ну-ка давай! Не прикидывайся христосиком, мы с Мечунгой сами видели, поганое твое ебало, как ты мальчиков дрючил, и сзаду и спереду! Все слышали – сзаду и спереду! Вытаскивай хер, а не то убью, как собаку!

Это точно. Товарищу активисту, в его молодые денечки, вытатуировали во всю длину его члена следующую надпись: Нанополе. Работа была филигранная, потому что целиком фразу можно было прочесть, только когда член вставал: На память о Константинополе. Помнится, вскоре сначала шутники из соседних домов, потом со всего квартала, а потом и со всего острова – ведь слухи у нас быстрее телеграфа – распевали: