Дети змей, дети волков - [26]

– Ты ненастоящая.

Улыбается ему Ясна, вновь руки тянет, но делает Радомир шаг назад. Смотрит на нее загнанным зверем, всю беспомощность свою перед ней ощущает. Захлестывают его боль и обида, душат кислым привкусом на корне языка.

– Сейчас я – лишь то, что ты должен увидеть.

– Я не хочу тебя видеть.

Ясна смеется звонко и мягко, и смех ее похож на перезвон горного ручейка. Нет в нем ни яда, ни злобы, но Радомир не из тех, кому нравится, когда над ним смеются. Все неодобрение свое демонстрирует он одним только взглядом, а после отворачивается, не желая смотреть. Сердце бьется так сильно, что, должно быть, и она может услышать его стук. Подойдя ближе, она накрывает его плечо ладонью своей с нежностью, с которой лишь мать может прикасаться к своему ребенку.

– Драгоценный мой, то, что ты хочешь увидеть, и то, что ты должен увидеть, далеко не всегда одни и те же вещи. Мне несложно понять, почему ты так зол. То, сколь сильно я пред тобой виновата, невозможно описать словами.

Подло.

Радомир не находит в себе силы для того, чтобы сбросить ее руку со своего плеча. Столько лет он мечтал увидеть ее хоть раз, втайне надеялся, что Дар позволит им встретиться. Теперь, когда она рядом, ведун, представляющий их встречу из раза в раз, не знает, что сказать. Они стоят, босые, на согретой солнечным светом изумрудной траве, и так скучает Радомир по дому… Он скучает по тому идеальному миру, которым казалось ему Большеречье в те славные дни, когда ведун даже не думал о том, что может быть иначе.

– Ты оставила меня, – произносит он надломленным голосом, не спеша смотреть на нее вновь, – знала, как сильно была мне нужна, и все равно оставила. Как ты могла? Я был совсем ребенком, как я мог справиться со всем, что происходило со мной, один?

Радомир знает – это не она. Не мама, которая могла бы объяснить все, что происходило у нее на душе в тот миг, когда дух ее покинул тело. В голове юного Радомира просто не укладывалось то, как могла она просто уснуть – и не проснуться. Совсем еще юная, Ясна не смогла жить без любимого мужа и потому позволила отчаянию захлестнуть себя.

Разве мог он знать, что любовь может быть разрушительной?

Хватка ее на его плече становится лишь крепче. Второй рукой прикасается она нежно к его лицу, надавливая на подбородок, и заставляет посмотреть на себя – мягко, но настойчиво. Они смотрят друг на друга, и теперь Радомир видит, что глаза ему действительно достались от матери. Ее пальцы скользят от подбородка выше, убирают с лица мешающую прядь русых волос, и теперь Радомир не старается ускользнуть от ее касаний.

Она ненастоящая, но все еще его мать.

– Ты так вырос, Радомир, – шепчет она, и слезы застилают ей глаза. – Для меня, Радомир, никого ценнее тебя не было, но люди не всегда могут справиться со своим горем. Я хотела остаться с тобой, больше всего на свете хотела быть той, кто будет о тебе заботиться, но мое сердце оказалось слабо. Мне не представить, как сильно напуган ты был. Как тяжела была ноша, которую взвалил мой уход на твои плечи. Но все, что я хочу сказать тебе: не нужно пытаться быть кем-то другим, Радомир. С самого детства только и слышишь ты, как похож на отца, и разве не потому так свирепо отворачиваешься от своего Дара?

Больше не может он сопротивляться. Склоняет ведун голову, прижимается к грубоватой ладони, нежно оглаживающей его щеку, и покорно закрывает глаза.

На него возлагали столько надежд, как на последнего ведуна, оставшегося в Большеречье, но потому же и сторонились. Говорили, как сильно похож он на Святовита, но слова эти не звучали, как похвала. Радомир не мог понять, кем он является и кем должен стать. Действовал по наитию, слушая редкие советы, и ненавидел Дар, полученный с кровью отца. Ему хотелось быть кем угодно, но не его сыном. Во всех своих бедах винил Радомир отца до этого дня, в смерти матери обвинял, в слабости и трусости, ведь ни один солнцерожденный по доброй воле в плен к детям Луны не пойдет.

А сам побратался с луннорожденной. Держит путь свой в холодные земли извечной ночи, желая спасти свой народ, и делает это по доброй воле.

Кто же он теперь? Трус? Слабак?

– Я лишь хотел знать, кто я такой. Кем могу быть. Каждый, с кем я говорил, видел во мне кого-то, но я не мог понять, кого именно. Меня? Или тень моего отца? Лишь очередной ведун, владеющий Даром, или нечто большее? Подле меня никого не осталось, кто мог бы помочь мне понять. Я сторонился людей, я был нелюдим, но и это не помогло.

И улыбается она так, будто все, что он говорит, ей понятно. Словно бы чувствует она все то, что испытывает сам Радомир. И так больно становится ему от этого, так тяжко на душе… Совсем близко подходит к ней Радомир, обхватывает тонкий стан руками и прижимает к себе, пряча лицо у нее на плече. Он снова чувствует себя ребенком, и, ох, если бы только могла она вновь взять его на руки! В те далекие времена казалось ему, что в материнских объятиях любая беда обойдет его стороной, с любым врагом готов был он встретиться в детских своих играх.

– Не нужно искать у других ответа, кто ты такой, – шепчет Ясна, оглаживая ладонью его загривок, перебирая русые волосы, пока сам он комкает пальцами густые и черные, словно воронье крыло, кудри ее, – ведь ты и сам знаешь ответ, Радомир. Ты мой сын, ты