Дети змей, дети волков - [23]

– Мне жаль, что все вышло именно так.

И не ясно, о чем именно он говорит – о том, что случилось в тот роковой миг на озере? О том, что Ренэйст погибла? Или о том, что все происходящее непременно приведет их к междоусобице? Витарр кривит губы, качает сокрушенно головой. И что же должен он ответить? Какого ответа Медведь ждет от него?

– Этого стоило ожидать. В конце концов, сама Исгерд ярл взялась за дело. Не стоит думать, что все окончится малой кровью, нет. Эта змея будет терзать всех нас до тех пор, пока не получит все, до последней капли. На одно мгновение, признаться, лишь на одно жалкое мгновение я решил было, что люди прислушаются к тебе и кошмар этот останется позади, но я слишком наивен.

– Какая ей выгода от надвигающейся войны?

– Кто же ее знает? Все, чего она жаждет, так это власти. Может, надеется на то, что сама сможет занять престол. Только вот те, кто пойдет за ней, глупцы. Разве что слепец не увидит, насколько она коварна и хитра. Эта подлая женщина пойдет по головам, лишь бы достичь своей цели. В иное время меня бы, быть может, это даже восхитило.

Замолчав, Витарр делает еще глоток и, с громким стуком вернув кружку на место, произносит на выдохе:

– Не женщина, а самая настоящая змея с женским ликом.

Хакон смотрит на него внимательно, слушает каждое сказанное слово. В душе Витарра ворочаются сомнения; может, Медведя подослали для того, чтобы его убить? Ганнар конунг умер в Великом Чертоге, окруженный выпивкой, и если это было убийство, то так просто убить его мог лишь тот, кому конунг доверял.

Чем возлюбленный почившей дочери не человек, достойный доверия?

Но вместо того чтобы лишь сильнее подкармливать безумные догадки Витарра, Хакон морщит нос, словно бы собираясь сплюнуть. Выражение полного презрения застывает на его лице, когда начинает берсерк говорить:

– С трудом верится, что одна женщина на подобное способна.

– Уж поверь, женщины способны и не на такое. Ренэйст и вовсе протащила меня без ведома отца на его же драккар, и никто ей в этом не помог. Разве что только ее хитрость, да только сестра уж точно в этом уступает владычице Трех Сестер.

Витарр смеется тихо, вспоминая, как путешествовал в бочке, словно сельдь. Теснота и гадкий запах промокшей древесины, пахнущей рыбой, волновали его далеко не так сильно, как то, что могли бы с ним сделать, если бы нашли. Если бы Ренэйст не вмешалась, вступившись за брата и закрыв его грудью от гнева отца. Крошечная и тоненькая, как иголка, едва способная удержать в руках меч – и конунгу дерзить.

Воспоминания о сестре пробуждают в Братоубийце неутихающую боль утраты. Молчат они оба тревожно, погруженные в свои думы, и рой мыслей мечется в его голове, желая вырваться наружу. Подняв кружку, одним могучим глотком осушив ее содержимое, Витарр наполняет ту снова.

– Мне ее не хватает. Рены. Я так и не смог стать ей братом, которым должен был стать.

– Она никогда не держала на тебя зла, – отвечает Хакон, следуя его примеру. – Она почти не говорила о том, что произошло тогда, и о брате вашем знаю я ничтожно мало, но Ренэйст всегда винила именно себя в том, что случилось. Как-то раз она спросила у меня, изменилось ли бы хоть что-то, если бы она все же вышла за тобой на лед, и я не знал, что ответить. Единственным, кто мог дать ей ответ, был ты, но она так и не решилась задать тебе этот вопрос.

– Единственное изменилось бы: выйди она со мной на лед, у конунга, возможно, остался бы только старший сын. Нас обоих за непослушание поглотила бы богиня Вар, на этом все и закончилось бы.

Они замолкают, думая каждый о своем, и нависшая тишина не кажется такой угнетающей. Привыкший к одиночеству, Витарр ощущает себя чуждо среди людей, ему так и хочется сбежать, лишь бы никому на глаза не попадаться. Увы, если хочет он стать конунгом, то не может больше и речи быть о том, чтобы скрываться в тени. У всех на виду должен быть юный конунг, не может у него быть тайн от своего народа.

Витарр еще не конунг, но начать изменения стоит уже сейчас.

Опустошив кружку, Хакон поднимает на него взгляд:

– Разве не должен сейчас ты быть подле своей женщины?

– Не хочу тревожить ее сейчас. Руна сразу поймет, что меня что-то гложет, беспокоиться начнет. В ее положении она должна думать о благополучии ребенка, а не моем. Вернусь, когда она будет уже спать.

Ему вовсе не хочется, чтобы она чувствовала запах пойла, исходящий от него, но сейчас Витарр не видит иного способа снять груз со своей души. Он не уверен, что в будущем все сложится благоприятно. Предсказание, сделанное Сагой, повторенное ею множество раз, душит и губит его. Если, согласно предсказанию вельвы, один из них должен убить другого, что же будет теперь, когда Ренэйст погибла? Неопределенность душит его. Мешает спать.

Витарр ощущает ответственность, к которой никогда не был готов.

– Ты уверен, что готов отказаться от титула конунга?

– Он никогда для меня не был важен. Я понимал, что должен буду стать конунгом, но лишь потому, что сердце мое выбрало Ренэйст и она ответила на мои чувства. Ей было суждено стать следующей кюной по воле отца.

Хакон прерывается, чтобы сделать глоток. Витарр наблюдает за тем, как под кожей двигается его кадык.