Дети змей, дети волков - [13]

Об этом думать ей вовсе не хочется. Сейчас она не готова столкнуться с мыслями о том, что никогда и ничто уже не будет так, как прежде.

Все изменилось еще в тот момент, когда в далеком прошлом Витарр ступил на заледеневшее озеро.

Желая отвлечься от этих мыслей, Ренэйст, стирая тыльной стороной ладони жир от похлебки со своих губ, чуть улыбается, обращаясь к Мойре:

– Похлебка очень вкусна. Напоминает ту, что мы готовим дома.

Помнится, отец и сам любил готовить похожую похлебку дома. Не столь часто, конечно, ведь у конунга полно дел и без готовки, но для них с братьями в детстве отцовская похлебка была подобна празднику. Было что-то особенное в ее вкусе, что-то, что не повторить так просто, да только Ренэйст уже и не скажет, что именно это было. С тех пор как погиб Хэльвард, отец не готовит больше.

– Конечно, напоминает, – кивает Мойра, ложкой соскребая гущу со стенок миски. – В конце концов, в порту Дениз Кенара меня научили ее готовить именно луннорожденные моряки.

От слов ее Ренэйст вздрагивает, словно от удара. Больше не интересна ей похлебка, да и чувство голода, что сжирало ее изнутри во время путешествия по пустыне, исчезает. Протянув руку, дочь конунга хватает за запястье ведунью цепкими пальцами:

– Откуда здесь луннорожденные?

Их народ слыхом не слыхивал ни об Алтын-Куле, ни о Дениз Кенаре. Уж если бы знали, то не плыли бы в такую даль, а держали курс в эти земли для торговли. Даже если они не плодоносны, но ведь кормятся чем-то местные жители. Значит, и для торговли нашлось бы что предложить. Что же за моряки сюда прибывают?

Их разговор прерывает вернувшийся Радомир. Потрепанный, с опухшим от слез красным носом, стоит на пороге, одной рукой придерживая хлипкую дверь, и смотрит хмуро в их сторону. Он взмахивает свободной рукой, и с ладони его под ноги Мойры с громким стуком падает самый обычный камень, плоский и гладкий. Смотрит Мойра на него с тем же удивлением, что и Ренэйст.

– Вот, – шипит Радомир, – я принес твой камень.

Вельва смотрит на него с искренней улыбкой, такой светлой, что та способна затмить собой свет Южной Луны.

– Какой камень, сокол мой? Не припомню, чтобы у меня был какой-то особенный камень.

Лицо Радомира меняется в одно мгновение. Смотрит он на Мойру растерянно, понять не может, а после хмурится гневно, вдохнув. Того гляди, и сам весь загорится от гнева, его сковавшего.

– Как ты…

– Это тебе от голода чудится, соколушка, – перебивает Мойра, в то же мгновение поднеся к губам Ренэйст очередную ложку с похлебкой, – сядь-ка лучше, поешь. Похлебка еще горячая, только-только с огня сняла.

Долгие мгновения прожигает он взглядом рыжую макушку Мойры, после чего смотрит на Ренэйст. Та, пережевывая еду, лишь пожимает плечами едва заметно. Успела понять, что с Мойрой невозможно говорить серьезно, все в шутки да прибаутки переводит. Смирившись, подходит Радомир к котлу, стоящему чуть в стороне от очага, рассматривает его содержимое и, признав достаточно съедобным, отходит к выемке в стене, откуда сама Мойра не так давно взяла глубокую тарелку. Радомир набирает похлебку в миску, подносит к лицу и тянет носом солоноватый рыбный запах, чуть скривившись:

– Ну и варево…

Только вот ест он с аппетитом, словно бы ничего вкуснее и не ел. После того, как долго они голодали, рыбная похлебка уж точно покажется ему настоящим пиром по сравнению с полусырым лошадиным мясом – у них не было ни возможности, ни времени приготовить его толком.

Вскоре Ренэйст ощущает себя так, словно бы места в ее теле от еды не осталось даже для нее самой, и отодвигает от себя руки Мойры, в которых та держит миску, покачав отрицательно головой:

– Не могу больше.

Вельва согласно кивает:

– Неудивительно. Ты и без того хорошо поела.

Мойра встает и отходит куда-то в дальнюю часть дома. Ренэйст наблюдает недолго за тем, как та выбрасывает остатки похлебки в большой горшок, и переводит взгляд на Радомира. Ест он так, словно и не знает, что после долгого отсутствия пищи подобная жадность может закончиться плохо. Но ей, оказывается, сложно отказать ему даже в такой радости, как пища, пусть после будет жалеть он о том, что так много съел. После того острого чувства отчаяния и ощущения надвигающейся смерти, в котором они были едва ли не с середины Золотой Дороги, им обоим нужно немного радости. Ренэйст думает о своих закопанных в песок волосах. Пальцами прикасается луннорожденная к рвано обрезанным прядям и хмурится. Хорошо, что не может увидеть она, насколько все плохо.

Мойра, ищущая что-то в небольших плетеных корзинах, неожиданно обращается к ней:

– А теперь, когда с едой покончено, нужно что-то сделать с твоими волосами. Уж не знаю, что за изверг тебя обкорнал, но сделал он это просто ужасно.

Полный возмущения, Радомир отвлекается от своей тарелки, жуя со злостью и прожигая ведунью взглядом. Ужасно не ужасно, сделал так, как мог!

Отыскав в корзинах нож с тонким лезвием, Мойра возвращается к северянке и, сев позади нее, принимается отрезать осторожно неровно срезанные пряди. Белолунная сидит спокойно, держа спину прямо, чтобы южанке было удобнее приводить ее волосы в порядок.