Дети войны. Народная книга памяти - [21]

Убежище было недалеко, нужно было перейти только проезжую часть улицы. Оно находилось в подвальной части двухэтажной поликлиники и спасало только от ударной волны или от осколков; от прямого попадания бомбы оно спасти не могло, нас бы просто завалило. Кроме того, все, что происходило вне убежища, отлично прослушивалось внутри него.

Среди хаоса звуков внезапно стал нарастать отличный от всех звук. Это был все ближе звучащий визг пикирующего самолета. Было всем ясно, что фашистский пилот намерен бросить свой смертельный груз на поликлинику.

В глазах у всех людей ужас, почему-то открыты рты, тела судорожно съежились и прижались друг к другу.

Сильный грохот вместе с каким-то незнакомым металлическим скрежетом вдруг оглушил уши. Одновременно сильно затряслись стены, пол, потолок. Упали металлические кружки с бачков для кипяченой воды. Из щелей, которые появились в стенах, в убежище повалил густой дым. Вход в убежище завалило. Завал откопали сравнительно быстро.

Когда мы вышли, я увидел полностью разрушенный двухэтажный деревянный, стоящий около поликлиник дом. Конечно же, фашист метил в поликлинику, но промазал.

На месте разрушенного дома была груда перекрытий, досок, остатков вещей, печных кирпичей, разбросанное белье, одежда. Еще дымились не успевшие догореть разные деревянные части.

Около этого хаоса разрушений стонала мать Рыжика. Она в безумии устремлялась в это пекло, в эти остатки дома. Ее удерживали двое мужчин.

– Сыночек мой родной, – громко причитала она, обливаясь слезами и содрогаясь от горя. – Ну почему ты не укрылся? Почему не убежал из дома? Как я буду жить одна без тебя?..

Так жутко и печально закончился для меня этот день —21 сентября. В 18:00 радио оповестило об отмене воздушной тревоги.

В этот день к Кронштадту прорвалось 180 фашистских самолетов. Было сброшено более 500 бомб. Сильно пострадал Морской завод. В Морском госпитале были разрушены приемное и терапевтическое отделения, пищеблок, теплоцентраль, водопровод, канализация. Погибли в госпитале 53 человека, 58 человек (в том числе и мать) получили ранения. Были повреждены многие боевые корабли.

Мы тогда не знали, что впереди еще будут бомбежки и артобстрелы, отсутствие отопления, электричества, канализации и ни с чем не сравнимый изнуряющий голод.

Но это уже другая история, другая глава воспоминаний.

Без вины виноватые Некрасова Айли Егоровна, 1937 г. р

Я родилась 28 сентября 1937 года – страшное время репрессий в России. Деда расстреляли как раз перед моим рождением, потом уже узнали, что он похоронен на Левашовской пустоши.

Жили мы тогда под Ленинградом, в деревне Мистолово Парголовского района. И в деревне, и в окрестностях города все церкви были закрыты, поэтому крестить свою дочь – Айли Ранинен, то есть меня, мои родители Хильда и Егор оправились в Ленинград. Крестили в немецкой церкви на Невском проспекте – только ее тогда и нашли открытой.

Началась война… Отец сразу же был призван в армию и вскоре пропал без вести. Помню вой сирены в Ленинграде, которая предупреждала о налете фашистской авиации (в деревне она тоже была хорошо слышна), бой самолетов в небе… Обычно деревенские жители прятались в землянки, но я, если вдруг мама отсутствовала, гуляла по деревенским улицам и гордо заявляла, что меня, мол, немцы не убьют, потому что я крестилась в немецкой церкви.

Вскоре узнали, что такое голод… Мама ходила на торфоразработки, а меня закрывала в доме одну на целый день. Хорошо помню такую картину: солнечный день, на кухне у окна скамейка. Я стою на ней и смотрю в окно. К нашему дому подошла какая-то тетенька и постучалась. Но на двери висел замок. Она села на ступеньку, прислонилась спиной к двери и… умерла.

К нашему дому подошла какая-то тетенька и постучалась.

Но на двери висел замок. Она села на ступеньку, прислонилась спиной к двери и… умерла.

Я прекрасно видела ее через стекло – у нее из-под платка ползли вши. Мама пришла, оттащила ее от двери в снег.

Мама брала с собой на работу бидончик и свою порцию, что ей давали на обед, делила пополам и приносила мне.

Еще им давали к пайку отруби. Мама рассказывала, что однажды вечером возвращалась домой, а навстречу ей – мужчина. Еле идет, качается, голодными глазами смотрит на бидончик… Подошел, начал его отнимать. Мама сумела его оттолкнуть и убежать. Оглянулась – а он, как упал на землю, так и лежит, подняться не может, так ослабел.

Рядом с нашим домом жила мамина сестра – у них в подполе осталась мелкая картошка. Иногда она приходила и брала меня к себе, угощала вареной картошкой. Я картошку чистила и очистки приносила в подоле маме. Однажды тетя это заметила и спросила, зачем я собираю очистки. Я ей ответила, что мама тоже картошки хочет.

Так вот эти очистки, отруби и щи, что ей давали, мама соединяла вместе и пекла лепешки. Мне говорила перед уходом на работу: «Айли, спи долго, как встанешь – съешь одну лепешку, потом подожди…» Конечно же, как только мама переступала порог, я сразу же вставала и съедала все лепешки, а к маминому приходу была очень голодная и встречала ее словами: «Мама, хлеба!»

В первую блокадную зиму умерло очень много народу. Весной ехали тракторные сани и собирали покойников. Могилы копать было некому, и трупы сложили в подвал одного дома (самого дома уже не было, его разбомбило). Кстати, уборкой трупов на улицах занимались две молоденькие девушки, одна из них была фельдшер, только-только после училища. Так она, представляете, так всю жизнь потом у нас в деревне и проработала! А вторая девушка – почтальон. У них были русские фамилии, поэтому их не выселяли.