Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - [95]

Странно становится всеобщее ослепление насчет целей итальянской войны, когда в итальянских журналах передовой партии читаешь предсказания, исполнившиеся так буквально. Еще в 1856 году «Italia del popolo»[521] предостерегала от союза с Наполеоном, говоря, что он с Кавуром только и хотят, чтобы им предались слепо, и будут этим пользоваться для искусного подавления национального энтузиазма и требований свободы, так как они о единстве Италии вовсе и не думают, предполагая лишь королевство Верхней Италии, которое не заключает в себе даже всей Ломбардо-Венеции[522].

Вот еще несколько цитат. Лондонский журнал передовой партии, «Pensiero ed azione»[523], в тот самый день, когда Людовик Наполеон произнес свое знаменитое приветствие на Новый год австрийскому посланнику, писал: «Предприятие, опирающееся на Людовика Наполеона, не может иметь целью единство Италии; оно не может простираться дальше какого-нибудь территориального изменения, дальше освобождения от Австрии, для известных целей, какого-нибудь небольшого клочка земли. И они знают это… Зачем же они лгут? Зачем болтают об Италии массам, наклонным к легковерию? Зачем волнуют бедную Венецию, уже холодно, обдуманно оставленную во власть врага?»[524]

Тогда же, обращаясь к итальянским патриотам, тот же журнал говорил: «Вы будете в каком-нибудь уголке Ломбардии, вероятно, между французами и королевскими (войсками), когда заключен будет без вашего ведома мир, которым предана будет Венеция»[525].

И даже прежде знаменитых слов, предвестивших Европе войну, «Pensiero ed azione» писал: «Для Италии – мир внезапный, разорительный, гибельный для восставших, среди войны, новый Кампоформио…[526] Не успеет Наполеон достигнуть того, что задумал, как примет первое предложение Австрии… Заставит короля сардинского отстать от дела, уступив ему частичку территории, и предательски оставит провинции венецианские и часть ломбардских»[527].

В то время, как это писалось, никто не хотел верить: сверху, от министерства, шло мнение о рыцарстве и великодушии Наполеона, и немало было охотников распространять это мнение… После же, когда мрачные предсказания оправданы были событиями, никто не хотел вспомнить осмеянных пророков, и все верили, будто Наполеон остановился на Виллафранке, потому что испугался коалиции, будто бы составлявшейся против него за Австрию.

Удар был, однако же, так внезапен и так противен общим надеждам, что сам Кавур счел за лучшее показать себя недовольным и на некоторое время удалиться от дел, пока пройдет общее раздражение. Вскоре он возвратился опять к управлению, выставляя на вид, что виллафранкские поражения достаточно вознаграждены присоединением к Пьемонту герцогств и Романьи. Здесь опять Кавур проговорился и был уличен в недостатке итальянизма. «Если говорить только о Пьемонте, – замечает Гверрацци, – то в этом резоне есть смысл; но ежели иметь в виду Италию, то здесь чистейшая бессмыслица, потому что Италия не увеличилась от соединения герцогств с Пьемонтом, а от уступки Ниццы и Савойи существенно уменьшилась и от других условий виллафранкского договора сильно пострадала в своих стремлениях и надеждах».

В дальнейших действиях Кавура трудно уже, казалось, предполагать продолжение прежнего недоверия к единству Италии. И однако ж это недоверие отзывается во всех его действиях до половины прошлого года. Вероятно, теоретически он уже понял, по крайней мере при самом начале экспедиции Гарибальди, – что единство Италии не только возможно, но и близко. Но в какой степени близко – этого он не умел сказать, и очевидно, что не вдруг поверил его быстрому осуществлению. Он всё боялся, что еще рано, и оттого старался не только не ввязываться в предприятие Гарибальди, но даже всячески порицать его, даже препятствовать ему фактически. Известно, как много затруднена была первая экспедиция в Сицилию распоряжениями из Турина. Некоторые из врагов Кавура приписывали это личной его ненависти к Гарибальди; но мы не предполагаем, чтобы Кавур был уже до такой степени низок душою. Другие говорят, что он не хотел смут, а предполагал достигнуть всего путем дипломации; но опять трудно допустить, чтоб такой опытный государственный муж мог питать столь нелепые надежды. Нет, он знал, конечно, что приобретение Неаполя не обойдется без восстаний и кррви, но это для него было делом очень отдаленным и даже не совсем верным для Пьемонта. Во всяком случае, инициативы он не решался иметь в этом деле. Воспользоваться – другое дело, и тотчас по очищении Сицилии бурбонскими войсками туда явились агенты Кавура с требованиями немедленного присоединения Сицилии к Пьемонту. А между тем в то же самое время усиливались создать препятствия для перенесения революции на неаполитанскую территорию и даже чуть не готовы были на союз с Неаполем. Спрашивались у тюльерийского кабинета – можно ли отвергнуть поздний и непопулярный союз; оттуда разрешили, имея свои виды на Неаполь, и тогда у туринского министерства прибавилось храбрости. Но зато Рим и Венеция были положительно запрещены Францией для Пьемонта, и вследствие того в Ливорно в конце августа захватывается партия волонтеров Никотеры