Дети Вечности - [16]

– Бред! – сказал Ратибор, растворяясь в очередном приступе слабости.

– Тогда мы бредим оба, – отозвался координатор с горечью. – Вынужден констатировать, что мои возможности адекватного отражения действительности исчерпаны, а методы анализа обстановки несовершенны.

Ратибор, напрягаясь, попытался сфокусировать внимание на псевдо-Рославле, созданном не то его воображением, не то какими-то сложными движениями души Конструктора, и получил очередной удар пси-поля, потрясший организм до глубин подсознания; он полз по горячим углям и зарослям острых игл, сплошным ковром покрывающим пол, стены и потолок бесконечной узкой пещеры, и кричал от боли, когда стены сближались, а потолок опускался, сжимая тело в страшных тисках акульей пасти…

Кто-то наклонился над ним, прохладные пальчики пробежали по затылку, снимая боль и жар, осторожно коснулись спины, рождая щекотные волны пупырчатой кожи.

Ратибор заставил себя открыть глаза, повернуть голову набок и увидел чьи-то босые ноги, загорелые, стройные, легкие. Женщина присела, и он увидел ее лицо, лицо Насти Демидовой, строгое, красивое, тонкое, с бровями вразлет и пухлыми губами с печально опущенными уголками.

– Вставай, мастер, – сказала Настя низким голосом, кладя ему на лоб прохладную ладонь. – Надо идти.

– Куда? – прошептал он, привычно ожидая боли, но боли почти не было, лишь покалывание в кончиках пальцев рук и ног, да пульсировал сосудик на виске, словно в голове тикала заведенная мина.

– Нас ждут. – Настя просунула руку под его шею и приподняла голову. – Поднимайся, мастер, пора выбирать друзей.

Ратибор осторожно приподнялся на локтях, сел, прислушиваясь к себе, – почти никаких болевых ощущений, только в глазах все поплыло от слабости; он сжал зубы, борясь с организмом, а когда приступ прошел и мутная пелена слепоты сползла с глаз, обнаружил, что сидит на траве совершенно голый, весь в страшных рубцах и недавно затянувшихся лиловых шрамах.

Настя, одетая в струящееся нежгучее пламя, подала ему кокос.

– Одевайся, опер.

Ратибор, не испытывая никакого смущения, потрогал длинный глянцево-синий шрам на груди, уловил пульсацию крови под пальцами, поднял голову.

– Когда это меня так?… Где я? – Он огляделся.

Поляна в лесу, заросшая травой и грибами с бусинками глаз, над головой зеленое небо с белыми пушистыми облаками, воздух свеж и ароматен, стволы деревьев светятся и потрескивают, кора на них слегка шевелится, как живая, меняет рисунок…

– У нас в Рязани грибы с глазами, – пробормотал Ратибор. – Их едят, а они глядят… Где я, Стася?

Что-то мешало ему последовать совету Анастасии, какая-то внутренняя неуверенность, неловкость, стеснение, тревожное чувство ожидания беды… и нечто похожее на шепот в голове. Ратибор прислушался и уловил слабый, как дыхание, голос:

– Очнись, очнись, опер, выходи из транса, рискуешь не выкарабкаться никогда… очнись…

Тревога усилилась, внутренняя неловкость переросла в сомнение в собственной трезвости. И все время казалось, что откуда-то сквозь стенку глухоты доносится неистовый шум: грохочут барабаны и литавры, ревут трубы, визжат валторны, но он ничего этого странным образом не слышит, лишь чувствует…

– К черту! – громко объявил Ратибор, вспоминая, кто он, и бросая кокос на траву, которая стала торопливо поедать костюм. – Я посол, и все это мне грезится! Извини, Настя. – Он изо всех сил ударил себя кулаком в шрам на груди и зарычал, кусая губы, – боль навалилась обжигающим водопадом кипятка и кислоты, сознание помутилось…

Тампон влажной кошачьей лапой прошелся по лицу. Ратибор открыл глаза и обнаружил себя в рубке «голема». Кожа лица и рук горела, в костях застыл расплавленный свинец, мышцы тела судорожно передергивались, дезорганизованные внешним пси-излучением, в ушах стоял глухой шум, рожденный бессвязным говором сотен людей.

– Плохо дело, – прошелестел еле слышный мысленный голос координатора. – Мне все труднее возвращать тебя из глубин иллюзорного бытия. Конструктор постепенно растворяет в себе твое «я»… да и мое тоже, хотя бредить я и не способен. Что делать будем?

– Дай картинку.

– Какой в этом смысл? Видеокамеры тоже не в состоянии отделить реально существующий ландшафт от миража.

Перед глазами Ратибора вспыхнул цветной туман, в протаявшем черном окне сверкнула изумрудная капля, приблизилась, превращаясь в планету… Земля?!

Пилот закрыл глаза, проглотил ком в горле, ощущая себя совершенно разбитым, но тут же открыл снова, сопротивляясь слабости и нежеланию жить вообще. Се человек, подумал он о себе в третьем лице, пока борется – живет. В памяти всплыло: человек начинается там, где кончается удовлетворение потребностей.

Кто-то засмеялся, задыхаясь. Может быть, он сам.

– Вперед, к Земле!

– Этот объект не может быть Землей, – неуверенно возразил координатор. – Советую не идти на посадку.

– Нас испытывают, и отказаться от испытания – значит проиграть.

– Откуда известно, что нас испытывают? Скорее мы попали в один из больных органов Конструктора, и все наши видения – следствие его беспамятства, бессознательных судорог.

– Ты, наверное, прав, Дар, но и я чую в себе странную уверенность в правоте своих предсказаний. Конечно, интуиция – символ не знания, а веры, но я себе верю.