Дети утопии - [34]

Несмотря на свое доверие к почти еще не читанным "первоисточникам", к советскому информационно-идеологическому муляжу, к селекционированной литературе Госиздата, мы все же решили познакомиться кое с чем лично и персонально. Если бы нас не арестовали так оперативно, мне не пришлось бы начинать чтение "первоисточников" наново ночами, при каганце, в глухом украинском сельце Князеве. Впрочем, первый том "Капитала" и часть второго я успела прочесть до ареста. Но мы тогда не спешили осваивать марксистскую классику. Как это было для нас тогдашних ни странно, мы решили начать не с "основоположников" и их признанных толкователей, а с немарксистов.

Сложилось так, что в алма-атинских библиотеках, кроме книг Энгельса (а начать мы хотели с изучения первобытного общества), нам удалось получить сочинения Моргана, Фрезера и Леви-Брюля. Все это было захватывающе интересно. Но более всего прочего (каждого с иной стороны) увлекло Валентина, Марка и меня "Первобытное мышление" Л. Леви-Брюля ("Атеист". М. 1930; с предисловиями академиков Н. Я. Марра и В. К. Никольского). Но вот что странно: получив свои черновики 1939 - 1944 годов, я не обнаружила в них ни одного листка с именем Леви-Брюля. А писала я тогда о его книге очень много. По-видимому, все-таки многие страницы из моей доли "дела" были изъяты. Но без впечатлений от "Первобытного мышления" Леви-Брюля мои воспоминания о нашей умственной жизни той поры были бы существенно неполны. Более того: остался бы незавершенным и собственно "Мемуар о поэтах".

С известными трудностями мне удалось получить то же издание перевода труда Леви-Брюля на русский язык. Все, о чем будет рассказано ниже, кроме цитат из Леви-Брюля, явится, к сожалению, лишь очень тщательной реконструкцией давних размышлений, а не ими самими. При такой реконструкции не избежать непроизвольной самокоррекции. Но я приложу все доступные мне усилия к тому, чтобы сохранить верность прошлому.

Итак, чем же нас потрясла книга Леви-Брюля, центральную концепцию которой Марр и Никольский в своих предисловиях к русскому переводу 1930 года назвали рабочей гипотезой? Тем, что в наших глазах она явилась дополнительным авторитетным обоснованием нашей собственной "рабочей гипотезы". И подтверждение это пришло, как нам тогда виделось, с неожиданной и совершенно внеидеологической стороны. И уж во всяком случае не по замыслу самого Леви-Брюля. Он в этой книге не соприкасался ни с русской поэзией, ни с марксистской социально-экономической формационной схемой.

Марк заинтересовался этой книгой в связи со своими занятиями лингвистикой и структурой логических операций, лежащих в основе языковых структур. Делиться читаемым было обыкновением всех наших дружб и романов. Марк был увлечен Леви-Брюлем, без конца о нем говорил - естественно, что книгу прочли мы все. Неожиданно для себя я усмотрела в "рабочей гипотезе" Леви-Брюля один из ключей к таинствам поэтики "субъективного реализма". Валентин только апробировал наши соображения. Как ни странно, выводы Леви-Брюля из его наблюдений над первобытным мышлением обернулись - в нашем истолковании - доказательством правоты трехстадиальной Схемы: от единства общинного - через многоплановую дифференциацию - к единству всемирному. Все ли в этой эйфории домыслов и обобщений (что ни день, то "открытие") оказалось бредом? Я и сейчас думаю, что не все. Но выдержало проверку временем совсем не то, что нам представлялось главным. Об этом, однако, ниже.

Обратимся к пришедшей ко мне из безвозвратного прошлого книге. Над ее страницами я по сей день вижу горячие головы тех, кого уже нет и кто для меня хотя бы по этой причине уже никогда не изменится и не остынет. Поэтому остается дорогой и книга - именно в этом старом московском издании, которое мы читали вместе.

В одном существенном вопросе мы с Леви-Брюлем раз и навсегда не согласились. А для него, последовательного позитивиста, какими, впрочем, тогда были и мы все, кроме, может быть, Вальки, этот вопрос был фундаментальным. Правда, иногда его можно было свести к расхождению терминологическому. И Леви-Брюль порой противоречил в этом вопросе самому себе. Он (с оттенком некоторой снисходительности - то ли старшего к младшим, то ли юноши к старикам) называл первобытное мышление мистическим, то есть в его материалистическом понимании не основанным на реальном опыте, нарушающем принцип причинности. Мы с этим не соглашались. Мы видели в этом мышлении иное, чем наше, восприятие опыта и в противоположность Леви-Брюлю считали первобытное мышление сугубо реалистическим. На наш взгляд, первобытные люди цельно, без тени сомнений и рефлексии верили своим непосредственным впечатлениям и ощущениям ("...гром был рычаньем, молния - змеей"). Леви-Брюль сам давал нам пищу для этого вывода. Он очень ярко и доказательно говорит о первобытном восприятии мира, иллюстрируя свои умозаключения массой конкретных примеров. И мы обращались к этой конкретике снова и снова. Леви-Брюль говорит об

"общей основе тех мистических отношений, которые так часто улавливаются между существами и предметами первобытным сознанием. Есть один элемент, который всегда налицо в этих отношениях. Все они в разной форме и разной степени предполагают наличие "партиципации" (сопричастности) между существами или предметами, ассоциированными коллективным представлением. Вот почему за неимением лучшего термина я назову законом партиципации характерный принцип первобытного мышления, который управляет ассоциациями и связями представлений в первобытном сознании... Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут быть непостижимым для нас образом одновременно и самими собой и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них.