Дети утопии - [32]

Было отчего умереть. Он не умер, убив себя, но большая часть того, что ему удалось опубликовать, изуродована авторским насилием над самим собой и цензурой, как ноги красавицы китаянки - бинтами...

Потом появился самиздат, которого до второй половины 50-х годов почти не было. Но до нелегальности надо дозреть, решиться на нее, переступить через свою естественную законопослушность, через инстинкт самосохранения, не говоря уж о технической трудности нелегальных действий в условиях такой диктатуры. Пока же человек до нелегальности и - тем более - до открытого сопротивления не дозрел и борьба идет только внутри сознания, он подчинен диктатуре и разделяет ее деяния, активно или пассивно..."

Все эти и многие другие здесь не приведенные отрывки из произведений и высказываний советских писателей в моей книге "Наш новый мир. Теория. Эксперимент. Результат" (1968, 1972 - самиздат; 1981, 1986 - зарубежные издания) снабжены точными библиографическими ссылками. В упомянутой выше книге, разумеется, все куда более проработанно, чем в косноязычных и противоречивых юношеских заметках с их прямолинейным социологизмом. Но, во-первых, здесь продолжает развиваться та же тема. А во-вторых, была в тогдашнем нашем косноязычии ныне утраченная неподдельная свежесть - веяние наивности и непосредственности. Мы не резюмировали и не резонерствовали - мы жили.

Но мы еще и не позволяли себе додумывать до конца. Чаще же не умели додумать, не были в состоянии понять всей глубины и обоснованности сомнений, одолевавших наших любимых художников. Мы еще и поучали их большей цельности, большей последовательности в желании и готовности обмануться. Но до чего трудно было себя обманывать:

"Исследователь (то есть я. - Д. Ш., 1993) оправдывает лицемерие догмы и пороки системы как единственную возможность оградить от внешней и внутренней враждебности, защитить и сделать жизнеспособным прогрессивный социально-экономический строй. Без сомнения, идеальная государственная система, отвечающая требованиям исследователя и выполняющая все обещания революции, под действием сил прямой враждебности и бессознательной инерции обречена была бы на славную смерть.

Исследователь успокаивается на том, что если главный социально-экономический сдвиг (уничтожение частной собственности) сохранен, то все отклонения, сознательные и бессознательные, будут со временем выровнены. Возникает формула "правда сроков" ("отсрочка правды"), возникает ссылка на историческую закономерность, на "весь циферблат", на "красоту с катастрофами".

На этом исследователь останавливается. Все то, чего он не смог оправдать, он относит за счет своей подозрительности и своей слепоты. Роль раскрывателей его формул оставлена следующему поколению (слава Богу: кое что успело сделать и наше. - Д. Ш., 1993).

Являясь, по сути дела, вопросом (как же осуществится "правда сроков"?), формула эта оставляет в создавшем ее художнике глухую тоску и неудовлетворенность. Пастернак о Кавказе:

И в эту красоту уставясь

Глазами бравших край бригад,

Какую ощутил я зависть

К наглядности таких преград!

О, если б нам подобный случай,

И из времен, как сквозь туман,

На нас смотрел такой же кручей

Наш день, наш генеральный план!

Передо мною днем и ночью

Шагала бы его пята.

Он мял бы дождь моих пророчеств

Подошвой своего хребта. (Выделено теперь. - Д. Ш., 1993)

Ни с кем не надо было б грызться,

Не заподозренный никем,

Я, вместо жизни виршеписца,

Повел бы жизнь самих поэм".

А сразу же после стихов Пастернака посредине строки мною крупными буквами было написано: "ГАМЛЕТ?!"

Ума не приложу: как мне тогда мог привидеться сквозь все завесы собственной слепоты и времени поздний пастернаковский Гамлет ("Гул затих. Я вышел на подмостки...")? Такова, очевидно, магия пастернаковского стиха. Для меня нынешней это вопросительное восклицание оказалось полнейшей неожиданностью. А за Гамлетом следовало:

"О каких преградах идет здесь речь? О преградах, мешающих принятию окружающего или дающих поэту право сражаться с системой? Последнее - вряд ли. Скорее поэт ждет от преград не оправдания, а отклонения его пророчеств тревожных пророчеств неблагополучия. Скорее всего поэт жаждет наглядных преград, разрушив которые можно было бы разом отбросить все не дающие ему покоя отступления от идеала и все компромиссы...

Маяковский, обрушиваясь на прямых врагов и на все то, "что в нас ушедшим рабьим вбито", знал, кого обличать. Прав он был в этом или не прав... А Пастернак вынужден тосковать о наглядности преград, которые дали бы ему одно из двух: уверенность в правоте его пророчеств или уверенность в правоте событий" (Выделено теперь. - Д. Ш., 1993)

А после еще нескольких страниц с отрывками из стихотворений Пастернака и их разбором следует допущение, что:

"...любое изображение этих отрицательных черт в настоящее время было бы направлено не против более или менее эпизодических частностей, враждебных системе, а против самой системы. Она же становится все более нетерпимой к любой критике, самой благонамеренной. К чему может формула "правды сроков" свестись теперь? Верить, повинуясь ей, что через некоторое время все искажения революционной правды, все отклонения от идеала, все несовершенства системы смогут быть ликвидированы ею самой и переболевшая самофальсификацией догма начнет соответствовать действительности? Если раскрыть эту формулу так, а не иначе и отнести замедление ее осуществления за счет обстоятельств или воли умного руководителя - регулятора хода общественного развития, в таком случае остается только молчать и дать всему совершающемуся идти своим порядком.