Дети Третьего рейха - [62]

Мне, к примеру, смешно смотреть, как она запирает на ключ стеклянную дверь, потому что войти в дом при желании сможет даже ребенок – тут не надо быть крутым взломщиком из голливудского боевика. И почему я думаю об этом? Потому что мы отличаемся от них, американцев, коренных или нет, всего лишь одним, что бы там ни болтали политики и социологи. Мы отличаемся друг от друга лишь забором. Но это – колоссальное отличие.

Александр Солженицын жил в Кавендише, штат Вермонт. Приехав туда, он отгородил свое имение, большой кусок леса, забором с колючей проволокой, оснастив его камерами наблюдения, – это было единственное частное владение во всем Вермонте c такой охраной. Когда Солженицын поселился там, то попросил местных жителей не беспокоить его; впрочем, и соседи не стремились с ним общаться – они понять не могли, на кой черт такие меры предосторожности и почему человек не может наслаждаться открытыми пространствами леса, радоваться и дышать полной грудью. Надо ли говорить, что к Солженицыну потихоньку проникались презрением и, в конце концов, он остался в памяти соседей как «тот самый странный русский с забором»?

Шанти Баннварт очень любит свой глиняный дом; он двухэтажный, с верандой, которая выходит во внутренний двор, на ее собственный искусственно созданный пруд – с самодельными разноцветными фигурками драконов, фонтанчиками, камушками и, конечно же, золотыми и красными рыбками, шныряющими в воде и размыкающими толстые губы в ожидании корма. Но самое интересное, что сразу за прудом – обрыв и фантастический вид на высокие холмы. Шанти вдохновенно поясняет: «Каждый вечер я выхожу любоваться на звезды – небо просто невероятное. Я тут живу больше двенадцати лет, с тех самых пор, как второй раз вышла замуж, за Клода. И мне тут нравится, потому что очень тихо. И дико».

Искренне завидую Шанти, что она не просто может видеть эту невероятную красоту каждый божий день, но и наслаждаться ею. Я бы сошла с ума тут, в ее доме, в первую же ночь (какие там звезды!) возвела бы баррикады, вооружившись до зубов и вздрагивая от каждого завывания койота. А потом отстроила бы огромный забор, пожертвовав холмами, скалами, деревьями и всем, что составляет этот открыточный пейзаж, во имя спокойного сна. И, конечно, провела бы сигнализацию и расставила капканы…

– Ой, я надеюсь, что кошку я заперла внутри. – Шанти в ужасе мечется возле дома. – Я беспокоюсь за нашу кошку Китти. У нас и гремучие змеи, и пумы, и койоты, и все они могут съесть кошку. Тут дикие места.

– Да уж, – говорю, – более дикого и обособленного местечка не встречала.

Шанти, обрывает свое заунывное «Китти-китти-китти» и добавляет:

– Беттина Геринг, к примеру, живет в намного более диком месте, чем это. И нам до нее ехать еще около десяти миль. Скажу честно, я была у нее раза два, но дорогу вообще не запомнила.

– А я думала, вы соседи…

– Ближайшие, – говорит Шанти и облегченно вздыхает: внутри дома она замечает белую вальяжную Китти. – Здесь «соседство» понимается не так, как у вас. К примеру, все, кто живет вокруг нас в радиусе сорок миль, считаются соседями. Ну а между нами с Беттиной всего-то десять. Многие годы я не знала, что Беттина тут живет. Когда пару лет назад я услышала, что родственница Германа Геринга живет на вершине Месы (а я ведь живу у Месы), я, признаться, даже немного перепугалась. Старалась избегать ее. Мы ведь обе немки по происхождению. И я не хотела знакомиться с ней и погружаться в то, от чего бежала, – погружаться в прошлое, в то, что натворили наши деды и отцы. И вдруг она, немка, да еще и Геринг, здесь, у меня под носом! В пустыне.

Эта пустыня дикая, не облагороженная. Я люблю эту землю. Посмотри – как дико и тихо. И даже, с Божьего благословения, иногда идет дождь. Мне очень нравится этот вид. Вот почему я тут дом построила – из-за этого вида. Построила из грязи. Или «долби», как тут это называют. Тут в Нью-Мексико почва глинистая. Да, в общем, и есть глина. Ты можешь хоть чайник слепить из нее. Ты можешь обжигать эту почву и использовать. Как делают годами коренные жители, индейцы. Беттина тоже построила дом своими руками. К ней, в тот самый дом, мы сейчас и собираемся.

Уже в машине Шанти никак не может остановиться:

– Беттина очень прямая, очень искренняя – кому-то может показаться, что она чересчур открыта, но это прекрасно, это ее натура. Она никогда не играет, не фальшивит, не хочет казаться лучше, чем есть на самом деле. Всем своим видом она говорит вам – или принимай меня такой, какая я есть, или проваливай к чертям!

Метафора Шанти «люпин среди кактусов» – это попадание в яблочко. Люпин – он же почти что сорняк, цветок, на который всем наплевать, растение, название которого с латыни переводится как «волк», потому что он выживает даже в самых сложных условиях, даже на глинистой почве. Даже тут, в полупустыне. Определенно Беттина – тот самый люпин, волчий цветок. Только корневая система у нее не такая глубокая. И никогда не будет потомства – из этого люпина ничего не произрастет.

Я вижу двухэтажный дом с плоской синей крышей. Он кажется чуть выше глиняной постройки Шанти, но в ширину сильно уступает. Дом – практически одна сплошная рыжая глина, всего несколько узких прямоугольных окошек, есть полукруглый балкон с перилами, на котором как раз стоит Беттина и машет нам всем, вновь прибывшим: