Дети разлуки - [40]

Юноша вынужден был отпустить руку отца. Тот поднял глаза и качнул головой.

– Хачогутюн, удачи, – пожелал он сыну и, еле передвигая ноги, пошел к своей шеренге. На лбу и вдоль висков у него запеклась кровь.

Невероятная вонь ударила в нос Габриэлю, как только охранник открыл дверь барака и подтолкнул его вперед. Внутри воздух был спертый, воняло нечистотами и махоркой. И было полно мужчин, которые снимали с себя влажную робу в конце рабочего дня перед ужином. Одежду развешивали на веревке, натянутой над буржуйкой. Некоторые из заключенных, совсем обессилевшие, растянулись на нарах, расположенных в два ряда друг над другом, и курили. Увидев вновь прибывших, человек двадцать глухо заворчали, издав непонятные звуки, что-то среднее между стоном и издевкой.

– Скоты, – прикрикнул на них охранник.

Габриэль рассмотрел заключенных и обнаружил, что здесь были люди всех возрастов. Они были очень худые, даже тощие, особенно один, слонявшийся между дверью и печкой, – он больше походил на скелет, шатающийся призрак.

– Я вас приветствую!

Голос принадлежал крупному мужчине в одной майке, несмотря на холод, с мощными татуированными бицепсами. Он лежал на верхней наре, свесив ногу, а мальчишка, сидящий на нижней полке, массажировал ее отработанными и медленными движениями. Габриэль заметил, что у мужика длинные загнутые, как ястребиные когти, ногтищи.

Охранник сплюнул.

– Занимайте свободные места, – сказал он новым заключенным и вышел, хлопнув дверью.

Все бросились занимать лучшие нары из тех, что еще оставались, и началась драка, немало позабавившая старожилов барака.

– Ты что, забронировал тут? – спрашивали они с сарказмом, раздавая пенделей.

Габриэль сдвинулся с места последним. Он заметил свободные нары в глубине барака, вдали от печки, в холодном и влажном месте.

– Эй, ты!

Юноша обернулся.

– Иди сюда.

Мужик с татуировкой высвободил ногу от массажиста и сел на соломенном тюфяке. Габриэль не шевельнулся.

– Я сказал, иди сюда! – повысил голос мужик.

Тогда он приблизился.

– Что ты умеешь делать?

Вблизи мужик казался менее грозным. У него были приспущенные по краям веки, и он был совсем лыс, но с маленькой светлой бородкой.

Габриэль молчал, не зная, что ответить.

– Что ты умеешь делать? Говори! Он, например, – и мужик показал на мальчишку, – хорошо делает массаж, вон тот моет парашу, а вот этот умеет… – и он сделал вульгарный жест рукой.

Все засмеялись. Человек, о котором шла речь, ответил гримасой, но потом присоединился к товарищам, криво ухмыляясь. Хоть он и был молод, у него совсем не было зубов, только черные и опухшие десны.

– Понимаешь теперь, почему Червяк хорош для этого? Он беззубый, как дождевой червь.

Смех продолжался.

– Все, хватит, – приказал мужик, подняв руку. – Ну, так что ты умеешь делать? Если не ответишь, я сам придумаю тебе занятие здесь, у нас. – И он резко изменился в лице.

Габриэль пожал плечами.

– Я умею играть на баяне и петь, – сказал он наконец.

Мужик спрыгнул с нар. Он был такой высокий, что Габриэлю пришлось отступить назад, чтобы видеть его лицо.

– Из каких краев будешь? У тебя странный акцент… – сказал высокий и внимательно посмотрел на Габриэля. – Грузин или… армянин, – решил он.

– Я из Еревана.

– А, йес кес сирум ем, я тебя люблю, – сказал мужик.

Габриэль и бровью не повел.

– Зови меня Гора. А ты?..

– Габриэль.

– Ты сказал, что играешь на баяне? – И он пошел к нарам.

Гора порылся в каких-то вещах, переставил пару сапог без подошвы, переложил груду грязных тряпок, алюминиевый котелок и наконец достал картонную коробку. Сдул пыль с крышки, открыл ее и достал гармонь.

– Лучшим был Шурик, – сказал он, приближаясь к Габриэлю, – царствие ему небесное. Вы его помните? Вот он точно умел всех нас пронять, когда брал эту штуковину в руки.

Гора замолчал и протянул инструмент Габриэлю:

– Играй. Что хочешь.

Юноша почувствовал на себе множество взглядов. Заключенные перестали разговаривать и обступили его. Он посмотрел на эти изможденные лица с провалившимися от голода и усталости глазами, и ему показалось, будто они молча умоляли его о чем-то. Им нужна была передышка, искра надежды. Тогда он перекинул через плечо гармонь и пробежался пальцами по клавиатуре, обдумывая, что сыграть. Надо было взять что-то простое и известное, подходящее для его слушателей.

– Очи черные, очи страстные, – запел он, еще не играя.

Гора весь напрягся, будто эти слова напомнили ему о еще не зажившей ране, но тут же заслушался, как только аккомпанемент подхватил слова:

…очи жгучие и прекрасные.

Как люблю я вас, как боюсь я вас,

Знать, увидел вас я не в добрый час.

Гора отвернулся от него и подошел к окну, задумчиво уставившись в темноту сибирской ночи.

Другие заключенные, тронутые этим неожиданным исполнением, застыли в одной позе, глядя куда-то вдаль, должно быть, воскрешая в памяти всю их непутевую жизнь.

– Но не грустен я, не печален я, утешительна мне судьба моя, – тихо подпевал Гора Габриэлю.

И Габриэль заметил, хотя Гора старался не подавать виду. Габриэль увидел, как вздрагивали его плечи: этот огромный сильный мужик плакал, опершись руками на подоконник.

Каждый день в половине пятого утра они должны были строиться на плацу перед входом в лагерь.