Дети Магнолии - [20]

– Вы были одной из этих девочек?

– Да, – без тени смущения ответила Роза, – поэтому у меня теперь есть моя лавочка. Разве это не замечательно? Я обожаю возиться с растениям, а какой я завариваю чай! Разве это не самый лучший чай из того, что вам доводилось пить?

– Определённо лучший, – кивнул Берт, хотя никакого вкуса он, в сущности, не распробовал. Вполне возможно, что напиток был хорош, но обилие ароматов сада и фонтанирующая красота Розы кого угодно могли бы сбить с толку. Так что меньше всего на свете Берт сейчас задумывался о вкусовых качествах этого чая.

– Вот видите! – промурлыкала хозяйка и, щурясь от удовольствия, отхлебнула из кружки ещё отвара. На некоторое время они замолчали, но ни один не чувствовал себя неловко, а потому и не стал предпринимать неуклюжих попыток заполнить возникшую пустоту. Да и пустоты не было – окружающий их сад выступал в роли источника множества красок и звуков, что само по себе заменяло самое лучшее радио. Пожалуй, подумалось Берту, это чаепитие действительно было одним из приятнейших на его памяти.

– Скажите мне честно, Берт, – нарушая их мелодичное, наполненное гармонией, взаимное молчание, вновь заговорила Роза, – вы точно никогда прежде не бывали на острове?

– Совершенно точно.

– Так странно… – девушка поморщила носик и с неподдельной нежностью взглянула на гостя из-под своих длинных ресниц. – Лицо у вас такое…знакомое, словно знаю вас давным-давно…

– Оно просто типичное, мне все так говорят, – пожал плечами парень и поставил опустевшую чашку обратно на поднос. – А я тут заметил картину у вас в кухне. Ту, что с речкой и одинокой лодкой. А вот она показалась уже мне очень знакомой…

– Это дешёвенькая репродукция, конечно же, – понимая, о чём идёт речь, усмехнулась Роза. – Оригинал стоит бешеных денег. Это же картина Яна Маршана. Слышали о таком?

– Кхм… – Берт неловко закашлялся и вымученно улыбнулся, – да…где-то слышал. Вы любите живопись?

– Как можно жить в таком месте и не любить живопись? – романтично протянула девушка и огляделась по сторонам. Одна из стен её домика густо поросла лазающими кобеями с крупными колокольчиками-цветами синего и фиолетового цвета. В полутени наполнялись алой кровью гибискусы размером с человеческую голову, а всё остальное пространство сада пестрило таким количеством растений, что в этом разноцветном ковре запросто можно было бы утонуть. Берт вынужден был признать – в словах хозяйки был смысл.

– А вообще не удивляйтесь, но здесь вы часто будете натыкаться на его картины…

– Чьи? – очнувшись от созерцания окружающих красот, растерялся юноша.

– Яна Маршана, – отвечала Роза, и имя отца, прозвучавшее из её прекрасных уст, почему-то больно резануло парню слух. – Знаете, он же вроде как из этих мест. Островитяне этим страшно гордятся, у многих дома есть репродукции его картин. К тому же они очень красивые, кроме, конечно, той странной серии полотен в стиле то ли импрессионизма, то ли минимализма. Я её категорически не понимаю…

– Да, я тоже, – охотно согласился Берт, с неприязнью вспоминая ту мазню ради лёгких денег, которую отец удачно распродал за четыре года до своей смерти. Маршану младшему это всегда казалось тёмным и непростительным пятном в отцовской биографии, но все размышления на данную тему в конце концов приводили его к мысли о том, что всему виной было тлетворное влияние его последних жён.

– Ро-о-о-за-а! – над садом пронёсся надрывный зов. Из-за кустов гибискуса чуть не подпрыгивала и махала руками какая-то пожилая дама, активно привлекая внимание хозяйки лавки. – Роза, милая, ты здесь?!

– Да, я здесь, Гвиневра, – нехотя отозвалась девушка и, извинившись перед гостем, отправилась навстречу женщине, уже успевшей обежать изгородь и встать у низенькой запасной калитки. Со своей позиции Берту не удавалось разглядеть её ещё и потому, что старушка была очень невысока ростом. Бурная растительность сада практически полностью скрывала её из виду.

– Ох, Роза! – запыхавшись, выпалила пожилая женщина.

– В чём дело, Гвиневра? Я думала, вы не выходите из дома в такое пекло… – заботливо поинтересовалась девушка, отворяя двери калитки.

– Ты уже слышала новость, Роза? Я сидела дома, вся как на иголках, и думала о том, с кем бы обсудить… – тараторила старушка, проходя в сад. – А потом вижу – ты в саду копошишься! Сидела я сидела, но не стерпела! Вот, думаю, надо у Розы спросить… Скажи мне, ты же уже в курсе?

– Насчёт того, что случилось с Роуэн? – попыталась подхватить мысль девушка. – Да-а, к сожалению. Такая утрата…

– Ох, да! Бедняжка Роуэн, да ещё и Лили всего неделю как похоронили. Совершенно не правильно, когда уходят такие молодые и хорошенькие, – печально охнула гостья, но тут же принялась махать своей сухой рукой, отгоняя задетую тему. – Но я же совсем не о том, Роза! Ты меня вообще слушаешь? О том, что стряслось с Роуэн, уже вся Линсильва болтает, а у меня новость на миллион ирм!..

– Тогда не тяните, Гвиневра. Мне не терпится узнать, – не без иронии в голосе отозвалась девушка, провожая пожилую гостью в тень, ближе к беседке, где их с интересом подслушивал Берт.

– Ты помнишь того художника, племянника покойного Августа, пусть земля ему будет пухом, Ди Грана? – принялась тараторить женщина, жадно глотая воздух. – Ну этого! Как же его?… Сынка той вертихвостки, прости Господи, Иветты Ди Гран, сбежавшей с острова с этим архитектором…то ли французом, то ли бельгийцем… Марш…или Шарж…