Дети Лавкрафта - [33]

Похоже на богов, разве нет? Что еще смогло бы так основательно встряхнуть действительность?

У нас, у людей, на все наготове легенды. Всегда полагал, что они выдают нашу потребность верить в некую бо́льшую реальность и наше возможное место в ней. Теперь-то я понимаю, что некоторые из этих верований основаны на наблюдении. В самом деле, в этих сказках никак не могло бы быть здравого смысла, поскольку развитие и причинность всегда действуют разнонаправленно. Они никогда не складываются в свидетельство, зато – в миф, особенно если принять во внимание разнообразие д-ров Робертсон, каких Вспяты использовали на протяжении истории в попытках общения с нами, в попытках прочувствовать нас.

Наверняка Вспяты могли съесть нас, если б захотели – с нашего ли согласия или без такового, однако… разве так себя ведут? Разве не изнуряет основательно слепое насилие? Во всяком случае, оно не может служить морали. На шкале времени, где следствие предшествует причине, вопросы правого и неправого толкуются таким образом, к осмыслению какого я и подступиться не силах.

Знать, что я часть чего-то столь вечного, столь таинственного, столь грандиозного, – это наполняет меня своего рода спокойствием.

Словно бы в ответ на такое осознание: мое принятие, мою готовность, мое понимание, что дети одолеют скорбь, чтобы принять мое отсутствие, оставить его позади – опять раздался стук в дверь, вроде подчеркивания. Вроде утверждения. Вроде напоминания мне.

Положив телефон на стол, я на негнущихся ногах двинул по рентгеновскому туннелю своей жизни, к двери, которая во всякое время ожидала меня.

А то, что вышел я в домашних тапочках, было просто знаком укоренившейся морали, когда гость твой тоже приходит босым.

– О'кей, – говорю и открываю дверь.

Поначалу мне показалось, что это Лаура, что означало бы, что место, куда я забрался и где укрылся, станет не раем рыбака, а моим собственным персональным адом, но взметенная прическа, строчка пирсинга по левому уху, шарфик, который она не снимает с Рождества…

– Аманда, – говорю я, и улыбка сама собой поднимается к губам откуда-то изнутри, где, кажется, я изваял ее месяцы и месяцы назад.

– Где он? – говорит она, нетерпеливо переступая на мысочках и заглядывая мимо меня в хижину.

Пес, которого она слышала. Щенок, с кем ей хочется поиграться и потискать в объятиях.

– Это одного рыбака, – говорю ей. Ложь так легко с языка соскакивает. Чем больше ее повторяешь, тем естественнее она звучит.

Выражение надежды на ее лице малость поблекло.

Вполне достаточно, чтобы под левым глазом малость провисла кожа.

Всего на какой-то миг я увидел пленку в красных прожилках.

Холод ползет у меня в груди. Когда я пробую дышать, воздух входит толчками, отчего у меня глаза слезятся.

Сами понимаете.

Если Роджер и потом «д-р Робертсон» меня расстраивали, а тут появляется фигура, которой я инстинктивно верю, разве нет?

– Давай… – говорю, кивая туда, где деревья, где ей наверняка было бы удобней, подальше от жгучего солнца нашего мира, и влезаю в правый сапог, потом – в левый.

Беру ее за руку, опять веду, не глядя на нее. Потому как есть такие жестокости, от каких нужно себя оберегать.

Идея в том, что там, среди деревьев, когда Вспяты меня съедят, еноты и койоты приберут большую часть останков. Реальной Аманде и реальному Тэду не придется дня через два-три отправляться за ними, когда я все еще не буду отвечать на телефонные звонки.

«Его изничтожило горе», – скажут они.

Горести его образовали гравитационную воронку, утянули его в нее.

Будь я в силах все это наладить, я бы сделал это сотни раз. Если удастся вернуться, выберу какой-нибудь другой спортзал для наших занятий.

Вот и все, что потребуется.

Я столько передумал об этом.

Закрываю глаза и тяну за собой нервничающего, но не очень-то сопротивляющегося Вспята сквозь перегородку черты деревьев, в прохладную темень за нею, и оттого, наверное, что за видимость он себе придал, напоминаю о том, что было сказано Амандой как-то летом, когда она проводила здесь каникулы: ведь сегодня – это рай прошлого, верно?

Я это помнил всегда, потому как логика ребенка позволила ей сказать это так, словно она разбиралась в чем-то важном.

Впрочем, это может быть раем прошлого. Просто зажмуриться – и больше не принимать ничего во внимание.

Я так и делаю, я жмурюсь, готовый к тому, что какая-то великая утроба вопьется мне в спину и плечи, однако вместо клацанья зубастой пасти слышу лишь короткий писк. Страха. Или удивления.

Ни того ни другого этот Вспят испытывать не должен.

Значит ли это… значит ли, что Аманда была настоящая?

Поворачиваюсь, рука ее выскальзывает из моей, сам же я вдруг, не желая того, уверяюсь, будто нахожусь в каком-то туннеле. А повсюду вокруг меня – горящие глаза.

Кошки.

Знаю: мне полагалось бы этих кошек кормить. Мысль эта только-только убывает, но я все еще чувствую ее форму, все еще на вкус воспринимаю ее умысел.

Это ветеринарная клиника. Ночью.

В воздухе тот резкий запах мочи. Та же самая дышащая темнота.

Я сглатываю, жду, когда глаза привыкнут к ней.

Когда привыкают, я вижу полосочку света. Из смотровой-2.

Там кто-то напевает. Живой, печальный мотив, без слов. Пьяные слова.