Дети-крестоносцы - [3]

Знает ли Николай еще что-нибудь?

О! он знает Иерусалим, плененный турками город, — город, в котором находится гробница Христова. Иерусалим знает он даже без всякого сравнения лучше, чем Францию, Рим и самый Драхенфельс, лучше, может быть, даже чем самый Кёльн, хотя и живет в двух шагах от него. В Кёльне он бывает только два или три раза в год, в ярмарочные или особенно торжественные дни, а об Иерусалиме он слышит так часто и так много; Иерусалим так часто рисуется его воображению, так ярко грезится ему в сновидениях. Он знает, что Иерусалим теперь принадлежит туркам, что турок нагло глумится над христианскою святыней, мучает и угнетает христиан; что несколько раз рыцари и другие люди поднимали крестное знамя, надевали на себя красные знаки креста, шли во Иерусалим освобождать от неверных христианскую святыню, погибали на войне или возвращались назад… Но все безуспешно: христианская святыня по прежнему находилась в руках турок, которых Николай и ненавидел вследствие того всеми силами молодой, свежей еще души своей.

Немногое, очень немногое знал следовательно герой нашего рассказа, но Иерусалим знал он лучше всего остального. Об Иерусалиме так много и так жарко рассказывал он сам своим сверстникам и товарищам.

Одного только не знал Николай. Он не знал, где находится Иерусалим; знал только, что где-то далеко, очень далеко, но где собственно, — не знал.

Часто случается с людьми, что они знают далекое несравненно лучше, чем близкое, но ведь близким может почитаться и то, что близко душе. А для души Николая Иерусалим был близок и уже, конечно, гораздо более близок, чем Кёльн, хотя ему и приходилось каждый день подходить с стадом своим к его воротам.

Бедный мальчик приближался к своему жилищу, вовсе не предполагая и не предчувствуя, что этот вечер будет роковым для него вечером, что в этот вечер в некотором смысле предрешится вся будущая его судьба.

III

Солнце только что окончательно село, когда семья Николая и сам Николай окончили ужин и разбрелись по своим занятиям, так как на дворе было еще светло. Отец Николая сел в уголку направлять и оттачивать косу; мать и сестра принялись за пряжу, а старый дед, которому не полагалось никакого занятия, лег у окошка на лавку и расправлял, потягиваясь, старые члены свои. Сам Николай, окончивший в течение дня все деловые свои обязанности, вооружился складным хлебным ножом и приготовлял себе лук и стрелы из принесенного с собою тростника.

С большой дороги, через открытое еще окно, послышался топот коней и звяканье оружия.

Бригитта — сестра Николая, подстрекаемая любопытством, бросилась к окну.

— Матушка! — Вскричала она, — рыцари едут… Какие все статные, сильные! Посмотри, как блещут их латы, как вьются перья на шлемах их! Как ловко правят они своими конями.

— Должно быть пировали у господина архиепископа и теперь возвращаются домой с пирушки и знатной попойки, — сказал старый дед, тоже высунувшийся в окно. — Верно, выехали в северные ворота. Северные ворота ведь всего ближе к архиепископскому дворцу, а для проезда таких гостей их откроют, разумеется, во всякое время.

— Куда же это могут ехать они? — спросил, не прерывая своей работы, отец Николая.

— Куда могут ехать они? Постой! дай присмотреться… Ба! Да это старый Штольденфельс из Штольденфельса… Куда же и ехать ему, если не в свой Штольденфельс. Остальные должно быть все его свита. Знал я когда-то этого Штольденфельса, — славный, могучий был рыцарь.

— Не люблю я ни Штольденфельса, ни Штольденфельсов, ни всех рыцарей и всю свиту их… Садись, Бригитта! нечего глядеть, — недовольным голосом проворчал из своего угла отец Николая.

— Да уж не нам же, бедному люду, любить их! — горячо вмешалась мать Николая. — Пусть они там и могучи, и знатны, и сильны, и храбры, только нам-то, бедным людям, от всего этого тяжело; ох, как тяжело! Не могу понять, батюшка, почему и вы-то до сих пор благоговеете перед ними. Разве мало перенесли вы от них на своем веку и муки, и горя, и оскорблений? Что нам пользы в том, что они сражаются на пышных турнирах, устраивают богатые и роскошные празднества, налетают друг на друга и отнимают друг у друга земли и замки, захватывают друг друга в плен и томят целые годы в темницах, а нас, бедных людей, обременяют всякими повинностями и податями, чтобы было на что веселиться, на что воевать, на что содержать военные силы. Правду сказала Бригитта: хороши и статны их кони, только откормлены-то они нашим потом и нашим непосильным трудом.

— Верно, жена! — сказал, приподнимаясь от работы, отец Николая, — на нашем труде держится вся их сила, их крепость и слава. Если бы я, владелец участка земли, а за мной и все подобные мне труженики-крестьяне перестали работать и потому не внесли бы владельцу соседнего замка чуть ли не половины всего своего заработка, которую Бог знает почему заставляет он вносить в свою казну и считает своею, если бы так поступали и все вообще трудящиеся люди, то вся слава, вся пышность и вся сила рыцарства мгновенно рассеялась бы как дым. Да уж пусть брали бы пни с нас подать, заставляли бы на себя работать, если бы воевали между собою, а нас оставляли в покое. Как бы не так! При нападении на замки выжигают целые поля, вспаханные тяжелым крестьянским трудом, засеянные дорогим крестьянским зерном.