Дети Кремля - [93]

* * *

Братья Микояны Степан и Вано, вспоминая своего погибшего брата Владимира, рассказывают, что он готовился к отправке на передовую, а его все не отправляли. Поинтересовался — почему? Объяснили: не включили в список полка, потому что он — сын Микояна. Владимир пришел домой и сказал отцу:

— Я проклинаю свою фамилию!

Отец взглянул исподлобья:

— Иди, воюй!

После того как Владимир пропал без вести и не осталось никакой надежды, на фронт добровольцем из девятого класса ушел еще один летчик — Алексей Микоян. На фюзеляже своего самолета он крупно вывел буквы: ВЛТ, что означало: Володя, Леня, Тима. Он мстил за брата Владимира и его погибших друзей — Леонида Хрущева и Тимура Фрунзе.

Пять пальцев разжатой руки. Пять жизней, рожденных одной семьей. Пятеро оперившихся птенцов вылетели из кремлевского гнезда в небо. И хоть младший, Серго, избрал себе другую профессию, но и он — в небо — Латинской Америки обычно достигают на самолете. Наверно, родись Серго чуть раньше, и он стал бы летчиком, но в конце сороковых, когда война исчерпала страсть молодежи летать, а явление союзников и заграничные фильмы поворотили взоры молодежи к Западу, возникла новая мода — институт международных отношений. С небольшими поправками — мода эта жива по сей день.

— Микояновская фамилия ничем себя не опозорила, — говорит Вано Анастасович, сердясь на фразу из произведения Искандера.

Однако в сороковых случилось событие, которое дало право обществу считать, что именно Вано и Серго Микояны опозорили имя своего отца.

* * *

Рассказывая об Ашхен Микоян в книге «Кремлевские жены», я коснулась странной истории, которой дала бы название:

Драма на Каменном мосту

— В нашем классе, — вспоминает Вано Микоян, — учился Володя Шахурин, сын наркома авиационной промышленности. Он был вообще какой-то сдвинутый. В эвакуации в Куйбышеве этот мальчик куда-то вдруг пропал, он увел с собой девочку, и их долго не могли найти. Потом, когда в нашем классе появилась Нина Уманская, Володя влюбился в нее. Он узнал, что она уезжает с родителями в Мексику, куда ее отец был назначен послом, и сказал: «Я ее туда не пущу».

Никто не обратил внимания на эти слова.

В 1943 году Москва была полна трофеями: немецкие кресты, ордена, пистолеты, погоны, у нас на даче хранился пулемет с «юнкерса». Никто за это не преследовал. У меня был свой трофейный пистолет — дали наши охранники.

Володя Шахурин, как и другие, обменивался разными трофеями. У него была книжка Гитлера «Моя борьба», и он писал программу захвата власти, распределив роли в своем правительстве: меня назначил министром авиации, моего младшего брата Серго — министром пропаганды. Ни я, ни Серго про это ничего не знали. Это была, конечно, игра Володи с самим собой, но на нее, при определенных условиях, можно было посмотреть серьезно.

Условия не заставили себя ждать. Володя зашел ко мне и взял мой пистолет: «Пусть он побудет у меня». Он, я и Нина Уманская шли по Александровскому саду. Я шел сзади. Володя с Ниной поднялись на Каменный мост. Я услышал выстрелы и убежал домой в Кремль. Володя застрелил Нину и убил себя. Разумеется, была найдена тетрадь с планом захвата власти, и мы с братом Серго оказались на Лубянке.

Сначала взяли меня. Охранник на даче в Зубалове позвал меня якобы ловить рыбу, но я вижу — везут в сторону Москвы. Спрашиваю: «Куда?», отвечает: «Нужно кое-что узнать по делу Шахурина». Через десять дней взяли Серго. Всего арестовали 26 человек. Вел следствие Лев Шейнин. Мне было 15 лет. Полгода сидели в Лубянской тюрьме парни из нашего класса: Хрулев, Хмельницкий, другие (в основном дети крупных начальников. — Л.В.). У меня был сокамерник — подсадная утка. Как я это понял? Он все знал. 5 июля 1943 года наши войска взяли Белгород и Орел. По этому случаю в Москве был салют. Я услышал грохот, подумал: «Москву бомбят», а мой «утка» все объяснил.

Там, в камере, я много читал. Ни до, ни после тюрьмы не читал так много. На Лубянке была замечательная библиотека, наверное, реквизированная у буржуазии после революции. Книги развозили по камерам на тележках. Кормили нормально: так как дома у нас всегда была простая пища, я не почувствовал разницы.

Наконец, мне дают бумагу: «Распишись, что ты активист фашистской молодежной организации». Отвечаю: «Я этого не подпишу».

Выводят из камеры, приводят в большое помещение. За столом сидит Кобулов, помощник Берия, я его знаю, другие. Тут же мой брат Серго, Хрулев, Хмельницкий — все двадцать шесть. Вижу маму с вещами. Слышу — приговаривают к году высылки. Опять требуют подписать обвинительное заключение. Опять отказываюсь. «Пойдешь обратно в камеру. Сгниешь в лагерях, если не подпишешь».

Мама уговаривает подписать. Выходим. Я вижу, стоит отцовская машина. Говорю: «Прощай, тюрьма лубянская!» Мама в страхе: «Тсс!»

Нас с Серго привозят в Кремль к отцу. Я с порога говорю: «Папа, я ни в чем не виноват». — «Был бы виноват, — отвечает он, — я тебя задушил бы собственными руками. Иди отдыхай».

Нас с Серго отвезли в Зубалово, а потом отправили в ссылку в Сталинабад. С нами поехала туда наша домработница тетя Даша.

Когда я пришел в Сталинабаде в СМЕРШ, чтобы зарегистрироваться, начальник СМЕРШа сказал: «Иди и никому не говори, что ты высланный».