Дети капитана Блада - [14]

.

Было очевидно, что, предлагая мне пару золотых, массивных, изумительной работы браслетов, девочка хочет вывезти из города нечто гораздо более ценное. Я, конечно, не образец добродетелей, но опуститься до вульгарной взятки – это не про меня. Est modus in rebus[10].

– У флибустьеров строгие законы, сеньорита – сказал я. – Я не хочу повиснуть на рее собственного флагмана за сокрытие части добычи – тем более, такой незначительной части.

Она подошла на шаг и посмотрела в упор. У меня дух захватило. «Два огромных черных солнца» – это было сказано о ней. И в них светился экстаз великомученицы, желающей во что бы то ни стало пострадать за Веру.

– Но, может, я смогла бы предложить нечто, что нельзя поделить как часть добычи?

– Бывало, пираты делили и такой приз, – я постарался изобразить улыбку театрального злодея. На «Арабелле» такого не бывало никогда – разве что при предыдущем владельце – но ей об этом знать было незачем. Неужели девчонка не понимает, в какую игру играет?

Она подошла еще на шаг, так, что край ее жесткой юбки почти коснулся моих сапог. Я поспешно отвернулся и начал писать разрешение на выезд – «без обыска». Пусть вывозит, что хочет. В конце концов, я уже не флибустьер – я наемник.

– А великий пират боится меня, – сообщает она.

И тут мой темперамент, который и раньше, бывало, меня подводил… Вспомнить хотя бы тот случай, когда Каюзаку удалось заманить меня в ловушку. Пуританская нетерпимость Джереми не позволила ему описать эту историю так, как моя глупость, несомненно, заслуживала… Так вот, мой темперамент решает, что это уже чересчур. В конце концов, за каким чертом я пытаюсь строить из себя монаха? Для чего?! Да пропади все пропадом!

В тот день я остался без талисмана. Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, с которой я не расставался со времен первого своего похода. Я сам подарил ее ей на память. Зачем мне теперь мое флибустьерское счастье? Пиратом мне…

…Большая зеленая цикада с треском опустилась на страницу и уставилась на Бесс своими неподвижными глазами, в стеклянной глубине которых мерцало золотом. Бесс ухватила ее за тельце, крепкое, как орех, и насекомое возмущенно заверещало. Оглянувшись, она зашвырнула цикаду в соседний куст. «Надеюсь, тебе там понравится», – пробормотала Бесс и вновь погрузилась в чтение. Что-то там говорил про пай-мальчиков дядюшка Нэд?..

…Пиратом мне больше не бывать. Пожалуй, было даже нечто символическое в том, чтобы подарить талисман девчонке, которую я видел в первый и последний раз в жизни. Я смотрел ей вслед и чувствовал, что сделал очередную глупость – я не имею в виду жемчужину. Чувство это крепло во мне и властно требовало рома. Позже я узнал, что она вывезла из города множество золотой церковной утвари и других реликвий.

Между тем моя меланхолия не оставляла меня. Мои обязанности по-прежнему мало меня занимали. Проверка постов, забота о провианте для моей маленькой армии – с этим мог бы справиться любой из моих офицеров. Как сказал какой-то древний мудрец, незаменимых людей нет. Доведись мне в эту минуту командовать абордажем, боюсь, что я справился бы с этим делом хуже золоченой галеонной[11] фигуры «Арабеллы». Тем временем мои люди начали говорить, что барон собрал в городе сокровищ на гигантскую сумму, и мне надлежит обеспечить справедливый дележ. С неохотой признав их несомненную правоту, я отправился к барону.

Барон сидел в своем – то есть, губернаторском, – кабинете, обложенный бухгалтерскими книгами, как последний приказчик. После моего – весьма резкого – выступления он пообещал все уладить к утру, что я и сообщил своим людям. Любому, кто задался бы целью подумать, стало бы ясно, что произойдет дальше. Хотя влиять на события мне давно не хотелось, видеть очевидное я еще не разучился. Однако дурацкая перспектива провести дурацкую ночь в дурацкой засаде возле дурацких шлюпок меня не прельщала. Вернувшись домой, я решил наконец выспаться. Когда же занялся бледный рассвет, ко мне в комнату – как всегда, без стука – ввалился старина Волверстон и сообщил мне то, что я и сам мог бы ему рассказать: ночью де Ривароль удрал. Странно, но это меня разозлило.

Я не хочу вспоминать, как мои орлы едва не сцепились в кровь, решая, гнаться ли им за бароном или возмещать убытки за счет горожан. Впрочем, их перепалка меня встряхнула, и апатия моя стала отступать. Когда через несколько часов меня, солонину и бочки с водой доставили на корабль, я вполне был готов вновь взять штурвал Фортуны в свои руки. Знал бы я, куда несли меня паруса![12]

Бесс отложила листы и задумалась. Пожалуй, в том, что папа, оказывается, все же не был пай-мальчиком, не было ничего удивительного. Интересно, знает ли об этом мама? Конечно, мама всегда все знает, но ведь и папа умеет молчать… А вот интересно, стал ли он пай-мальчиком после?.. Бесс немедленно устыдилась неподобающих почтительной дочери мыслей и решила срочно изменить предмет размышлений. Крамольная мысль послушно сменилась другой: что-то должен думать Диего про ее отца, ведь он родом из этой самой Картахены. Представить только, что он там слыхал! То-то он так поперхнулся при знакомстве! Показать ему, что ли, рукопись, чтобы он убедился, что папа вовсе не такой страшный, как считают испанцы? Нет, не надо. Обидится еще… Испанская гордость взыграет. Лучше с ним вообще про Картахену не разговаривать.