Дети из камеры хранения - [26]

— Ты ведь первый год в старших классах учишься?

Кику посмотрел ему в глаза и кивнул.

— Здорово прыгаешь. А кто тебя тренирует? Кику помотал головой. Не любил он, когда приставали с расспросами.

— Ты на интуицию слишком полагаешься. Здорово ухватываешь момент, когда шест дает наибольший толчок, ну а если встречный ветер, что тогда? Что будешь делать, если встречный ветер?

Они остались вдвоем — очкарик и Кику. Очкарик пропустил четыре семьдесят пять. Кику не пропускал ни одной высоты. Он не думал о противнике. На четырех семидесяти пяти Кику дважды потерпел неудачу. В третьей попытке, стремительно промчавшись по зеленой дорожке разбега, взлетел в потоке ветра. Солнце садилось, вместе с ним менялось направление ветра. Слабый боковой ветер. Кику посмотрел на зрительские ряды. Его охватило нехорошее чувство. Хаси нигде не было видно. Кику попытался понять, что это за чувство. Оно не было связано с направлением ветра. Все оттого, что нет Хаси. Но какое отношение Хаси имеет к моим прыжкам? Неужели я прыгаю для того, чтобы он меня увидел? Что за чушь! Кику попытался сосредоточиться на кончике шеста и представить свой прыжок. Ничего не получалось. Дело даже не в том, что ему не найти фокус изображения, казалось, кинопроектор просто выключили. «Но ведь раньше я всегда тренировался в одиночку, — сказал он себе. — А теперь только оттого, что Хаси не смотрит на меня, внимание притупилось». Кику измерил расстояние для разбега. Тело было тяжелым. Скорее всего, Хаси пошел за мороженым. Кику рассердился на себя за то, что думает перед прыжком о подобных вещах. Неожиданно он зашагал в сторону беговых дорожек, на которых уже закончились состязания. Потом взял шест под мышку и побежал. Он мчался, словно ветер, проскальзывая среди служащих, убиравших территорию после соревнований. Раздались голоса зрителей. Он бежал безумно быстро. Кику поймал поток ветра. Он ухватил ветер за самую сердцевину. Изо всех сил постарался забыть о Хаси. Ему хотелось выпустить кровь, циркулирующую в его голове, и отдать ее мышцам. Внезапно возник образ того, как он перелетает через планку, повисшую над землей. Образ стал проясняться. Он сделал круг по беговой дорожке. Зрителей больше нет. Я один. Кроме меня никого нет. Планка, которую я должен перепрыгнуть, висит впереди и вверху, а вокруг никого нет. Есть только я, я должен добежать и перепрыгнуть через нее. Кику поднял вверх руку и крикнул: «Готов». Он сжал шест. Он безжалостно ударял ступнями о землю. Отдача от шипов кроссовок резко передавалась по кровеносным сосудам и достигала головы. Сила, с которой он ступал по земле, сознание того, что нужно бежать, чтобы не упасть, и скорость — комбинация всего этого породила картину того, как он перепрыгивает через планку. Он вонзил шест. Оттолкнулся. Тело слегка согнулось, а затем, словно от взрыва, полетело. Но в этот момент образ вдруг рассыпался, вытек из него вместе с потом и растворился в воздухе. Неудача. Кику сбил планку коленом. Со всех сторон послышались вздохи. Упав на мат, Кику низко опустил голову и задумался. Он не думал о причинах своего поражения. Только что в нем родился образ, какого раньше ему не приходилось видеть, и он до сих пор стоял перед его глазами. В тот момент, когда он взлетел в воздух, он увидел себя, летящего над препятствием совсем другого рода, гораздо выше, чем планка. Он перелетал через нечто красное, развевающееся, мягкое. Что это было? Красное, влажное, чуть трепещущее. На несколько мгновений Кику задумался, но, когда его взгляд нашел Хаси, который улыбался ему и хлопал в ладоши, он забыл об этом. Хаси облизывал мороженое.

Кадзуё прибежала на спортплощадку с листком бумаги. Дрожащими руками она протянула бумажку Кику.

«Кику, позаботься о Милки. Ни в коем случае не давай ему корм, в котором есть соль. Я еду в Токио. Верю, что ты выиграешь первенство Японии. Объясни всем, что искать меня не надо. Наверняка мы скоро встретимся».

«Что же делать, что же делать? Не понимаю, что случилось. Кику, ты ведь что-то знаешь». Кадзуё готова была разрыдаться. Кику знал, почему Хаси ушел из дома. Он отправился на поиски матери.

Три дня назад в телевизионной передаче показали интервью с одной писательницей. Биография этой женщины семидесяти одного года была необычной: в юности она страдала клептоманией и четыре раза сидела за воровство в тюрьме. На автобиографическом материале написала повесть «Яблоко и кипяток». Книга хорошо продавалась и даже получила литературную премию. Ведущий передачи спросил о том, что послужило поводом для написания книги. Старая писательница ответила, что никакого особого повода не было. «В юные годы я любила, но потом как-то незаметно все мои интересы сосредоточились на воровстве. В моем возрасте желания заниматься воровством больше не возникает. А что я еще умею? Наверное, поэтому и взялась за перо. Я знаю сотни несчастных женщин, которые не способны выразить себя ничем, кроме преступления. Одна женщина зарезала мужа; после его убийства ее вырвало от ужаса. Чтобы избавиться от этого запаха, она разбрызгала по комнате целый флакон духов. Духи „Ночной полет“, именно эти. Другая женщина работала в банке и украла для своего любовника сто миллионов йен. Из всей суммы она потратила на себя всего триста пятьдесят йен: у нее неожиданно начались месячные, ей пришлось купить прокладки. Еще одна женщина выбросила своего ребенка, осыпав его лепестками бугенвилии. Она говорила, что бугенвилия была самым дорогим цветком в магазине. У женщин-преступниц свои горести и радости. Поэтому я и взялась за работу…»